Поначалу, от его слов становится даже немного смешно. Легко представить, как он выходит к своим коллегам, рассказывает всё это, а потом добавляет: «вы не понимаете, это большая честь!». Может быть, в таком случае их отношение сменится на жалость, по крайней мере, - как не пожалеть блаженного? Смешно, конечно, не всерьёз -  с горечью.

Но в чём-то он, может быть, прав. Что-то из его слов всерьёз достигает Анри. Пока он говорит, продолжая потрахивать его пальцами, всё чаще, лучше попадая там, где ему приятно, разум мутнеет, и воздействовать на него становится проще - сейчас. В моменты, когда гордость побита со всех сторон, обойти её можно.

Его слова унижают лишь больше. Но да, он прав. Выполнять его приказы – его обязанность. Что-то, может быть, даже большее. Что-то, тоже, само собой разумеющееся. Никто его статуса не может воротить нос от графа, и Анри вряд ли будет в этом деле первым.

Его хватают за волосы, и с болезненным звуком он выгибается – голос Винсента теперь звучит совсем рядом с его ухом, отчего тело отзывается слабой дрожью по рукам. Его дыхание тяжёлое, и голос другой, слышно – он возбуждён. Он его хочет.

Ему приходится объяснять снова, уже, кажется, в третий раз, зачем здесь Анри. Он приказывает гордиться. Говорит сделать всё, чтобы он об этом не пожалел, и на этом моменте становится немного не по себе – что тогда будет? Не нужно задумываться слишком уж глубоко, чтобы понять, что выбора у него нет: если он вылетит отсюда, слишком уж его разочаровав, будущее у него безрадостное. Больше его никуда, скорее всего, не возьмут. Другой работы он не знает – и та для него закрыта.

Гордиться… можно ли всерьёз? Пожалуй, что нет. Даже в таком состоянии, прийти к такому заключению было бы сложно. Да и как можно гордиться связью, которая может оборваться в любой момент? Наверное, Анри слишком наивен в таких вопросах. Но стараться ему услужить… это он сделать действительно может.

Нужно прислушаться к своему телу. Для него всё гораздо проще.

Анри падает на кровать с тяжёлым выдохом. Сжимает зубы. А затем, сведя брови, сдаётся.

- Спасибо… милорд, - говорить эти слова в такой позе просто невыносимо, - За то, что... обратили на меня своё... внимание. Пожалуйста, простите мне мою… неопытность.

От тяжёлого дыхания и сладкого, всё нарастающего желания, его голос сейчас словно "шелестит".

Винсент действительно мог бы взять его просто так, не заботясь о том, будет ему больно или нет. Сломать его грубо и быстро.

- Прошу, - его пальцы снова внутри, и слова мешаются с короткими стонами, - Покажите мне, как… я могу доставить Вам удовольствие.

Слова даются с трудом. В голове туман. Короткие, тихие стоны, что срываются с губ Анри, становятся пошлее, тоньше, слаще, и гордость трескается лишь сильнее.

- Что я могу… для Вас сделать? Чтобы отблагодарить… за Вашу снисходительность.

Движения Винсента становятся грубее. Да, это уже больше похоже на него, если можно за такой короткий срок вообще судить, что он за человек. Анри сжимает пальцы чуть сильнее, его выдохи – звучат жарче, и тело реагирует на такие движения слишком хорошо – возбуждение становится сильнее, дыхание спирает, и Анри то и дело замирает, ловит отголоски этого ощущения, ловит – волны желания, всё более сильные. К собственному стыду, а может в некотором роде и облегчению, двигать пальцами в нём стало заметно свободнее.

Какой кошмар.

Он говорит, что собирается «использовать» его, и ожидает, что Анри не будет сдерживаться. Стало быть, расслабиться и получать удовольствие – просто классика. Приходится сдержать нервную улыбку, не реагировать никак на эту мысль. Да уж, не так он себе, разумеется, представлял свой первый секс. Но если уж честно, граф мог «попросить» и больше. Лучше его к этому не вынуждать. Значит, надо расслабиться. Постараться как-то это всё отпустить.

Анри протяжно, рвано выдыхает.

Винсент убирает пальцы, не заставляя долго ждать продолжения – вскоре касается головкой члена, и почти сразу же начинает вводить его внутрь. От страха, Анри поначалу сжимается, но сразу же, с коротким шумным выдохом, разжимает пальцы, и расслабляется.

Чёрт.

Даже после такой длительной подготовки он чувствует его слишком хорошо. Если и были ещё какие-то мысли, на этом моменте они улетучиваются. Жарко. Чёрт. Приоткрыв губы, он тянется рукой выше, бездумно проводя ею по покрывалу, и беззвучно стонет, заканчивая судорожным, сладким выдохом. Может, было бы и лучше, будь это больно, потому что сейчас – это слишком, невыносимо, приятно.

Чёрт.

Он начинает двигаться, почти сразу, держась за его бёдра, - медленно, аккуратно, и от этого кружит голову. Так – чувствуется только лучше. До этого, стоны были короткие, в один звук, но сейчас слышится протяжный, пусть и тихий, но сладкий, пошлый стон, и Анри безотчётно тянется рукой к своим губам, задерживая её там на секунду или две. Да, он помнит, что «во время отдыха» никто не должен даже приближаться к этой комнате, но то самое время отдыха, строго говоря, скоро уже должно закончиться. Сейчас, вообще-то, почти «время завтрака». За то, как слуги приняли это распоряжение, он ручаться не готов. Но ему приказали – не сдерживать звуки. Поэтому рука скользит по губам и снова возвращается на покрывало.

Жарко. Унизительно. Хорошо.

Когда Винсент толкается глубже, Анри слегка выгибается, издав очередной короткий стон.

Чёрт.

«Дело» ему так не пойдёт. Когда граф переворачивает его, следов какого-либо сопротивления на лице Анри уже не наблюдается. Его взгляд – в конец расфокусированный, и волосы уже совсем растрепались. Значит, он хочет видеть его лицо. «Держать» оное уже не кажется хоть как-то возможным. Прикусив губу, он поднимает ноги, согнув их в коленях, но дрожь быстро даёт понять, что держать их так, после порки, будет слишком сложно. Он смотрит ему в глаза, как тот и хотел, и подхватывает себя руками под колени, вновь – раздвигает ноги, что отзывается новым приливом стыда.

Теперь он почти видит, как Винсент вставляет ему снова, и он – видит, как мутнеет его взгляд, когда в него входит член, как ломает губы, и как они же приоткрываются в новом стоне с одним из его толчков, всё ещё тихим.

Как после этого вообще предполагается потом смотреть на него?

Дурманит невыносимо. Когда Винсент касается пальцами его губ, заставляя приоткрыть рот, Анри покорно следует за его движениями, и сейчас уже сложно сказать, от чего: страха ли перед очередным, наверняка чрезвычайно болезненным, наказанием, по его приказу, или от того, как ему кружит голову. Пошло. Его голос звучит, и сам он так выглядит, слишком пошло – на это осознание он ещё способен. Да, он действительно не собирался останавливаться на «просто сексе», по всей видимости, - ему понадобилось увидеть его в совершенно открытом, до крайности непотребном состоянии.

Когда он касается так, наслаждением пронизывает всё тело.

Винсент снова над ним насмехается, добавляет ещё один запрет – или это был старый? Анри в них, признаться, уже начинает путаться – их как будто бы слишком много, и он бы не удивился, если бы граф в какой-то момент поставил в условие что-то совершенно невыполнимое, просто для того, чтобы поразвлекаться. Но ноги ему держать, пока что, не так уж и тяжело. По крайней мере, не физически – бесконечная беготня по поместью сделала его достаточно выносливым. То, что слабость ощущается во всём теле, мешаясь с удовольствием, конечно, совсем другое.

Казалось, будет легче смириться с его комментариями, если поддаться на его слова, поверить в это хотя бы частично, но на деле это всё так же унизительно. Вот так вот, сразу, за такой короткий период времени, очевидно слишком сложно в полной мере всю эту концепцию осилить. В его глаза мелькает протест, и Анри разводит ноги только шире – раз хотел услужливого слугу, так пусть получает. Пусть наслаждается. Плевать. Как было плевать на взгляды искоса, на отчуждённость от других людей, кроме Кристофера, на отношение матери, далёкое от родственного – ему терпеть не впервые, и если Винсенту вздумалось пощупать эти самые границы терпения, то кто он такой, чтобы ему мешать.

Об этом решении он пожалеет довольно скоро.

Прикосновения оставляют его губы – Винсент касается влажными пальцами его тела, останавливаясь на сосках, - Анри протяжно, жарко выдыхает – а затем внезапно становятся болезненными, аккурат в тот момент, когда одно из его движений чувствуется особенно приятно, когда ему – особенно хорошо, и он стонет, сладко, вперемешку с болью, громко. Губы снова изламываются в мучительной гримасе – это было слишком ярко. Кто бы мог подумать, что ему действительно будет так хорошо под другим мужчиной…

Граф называет его подстилкой, опускаясь ниже, к его уху, давая почувствовать вес своего тела, ощутить свой запах, касается жарким дыханием кожи. Анри ещё слегка ломает после недавних ощущений, и это как раз тот момент, когда он жалеет, что пошёл у него на поводу – теперь ещё более стыдно, и его похвала, после собственной же инициативы, звучит действительно заслужено.

Что намного хуже – звучит почти приятно.

Но теперь-то уж глупо будет метаться назад, нет?

- Благодарю… милорд.

Ему приходится сглатывать, чтобы сказать это, и хоть он и решил, что будет вести себя подчёркнуто податливо, тот факт, что эти слова даются ему с трудом, совершенно очевиден. Сейчас его голос кажется выше, от удовольствия – тоньше. Анри следует за его взглядом несколько запоздало, но понимает – тот смотрел на часы. Как он и думал, «время отдыха» во всеобщем понимании, а не только его личном, близится к завершению. В глазах на секунду мелькает беспокойство.

Со сдержанным выдохом, Винсент подаётся назад, и Анри отвечает ему коротким стоном, чувствуя, как обхватывает головку его члена. Он снова отстраняется. Господи, что ещё? Он и так ебёт его то так, то эдак, и сейчас кажется, что поза снова сменится. Ему приказывают ждать. Забавно, но именно сейчас, когда тело кажется тяжелее от недавно пережитых ощущений, держать ноги становится действительно тяжело.

По спине проходит ещё одна волна мучительного желания – его тело требует ещё. Слегка выгнувшись, чтобы хоть как-то это унять, Анри впервые замечает, каково это вообще – лежать на постели аристократа. Так легко, что поначалу даже и не сразу можешь прочувствовать, что тебя вжимали в кровать. Его собственная кровать намного более жёсткая, и это бы ощущалось, наверное, совершенно по-другому. Странно, но именно эта маленькая деталь, лучше любых слов, напомнила ему о том, кто он вообще такой.

Винсент возвращается с зажимами. Анри, пытаясь успокоиться и придумать, как ему вообще стонать так, чтобы его никто не слышал, но при том не словить наказание, совершил ошибку, которую совершать не планировал – не смотрел, что конкретно граф достаёт из своих волшебных ларцов, и боль сдавила его неожиданно, отозвавшись сдавленным, от прикусанной губы, болезненным стоном. Со вторым – уже легче, и вырываются только напряжённый выдох. Он сводит брови, поджимает губы, затем, наоборот, приоткрывая их, стараясь терпеть, пока Винсент играет с его сосками, тянет за цепочку – мучительно, и времени на подготовку он сам себя лишил. Наконец, он вставляет ему снова, и боль мешается со сладким тягучим удовольствием, звучит новым тихим, униженным стоном. Ноги начинают ощутимо подрагивать.

Как же хорошо.

Анри берёт цепочку в рот бездумно – заметно, что с членом внутри он в целом гораздо более послушный – и прихватывает зубами. Движения Винсента кажутся всё более нетерпеливыми. От его следующих слов становится немного не по себе – становится ясно, что «не выпустить» будет сложно.

Его пальцы крепко сжимаются на бёдрах, вновь лучше каких-либо слов – «ты мой». Анри стонет, вынужденно расслабляясь лучше, чувствуя, как его член входит полностью, - горячо. Внутри, и по коже, дыханием – горячо. Темп меняется настолько резко, что приходится перехватить ноги понадёжнее, практически их отпустив, и с первых же толчков он издаёт протяжный, ноющий звук, прервавшийся вместе с тем, как он снова вставляет, но это не прекращается – он продолжает брать его грубо, начиная, наконец, действительно использовать – это чувствуется слишком хорошо.

Боже.

Что бы он там ни планировал, сейчас невозможно чувствовать ничего, кроме головокружительного жара – удовольствие сковывает всё тело, расходится слабостью по пальцам, и приходится сжимать их со всей силы, чтобы продолжать подставлять себя под его толчки. Стоны, теперь сдавленные, начинают походить на поскуливания, и всё ещё приходится смотреть ему в глаза этим совершенно непристойным, пусть и униженным, но шлюшачьим взглядом – невозможно скрывать, насколько чертовски хорошо, во много раз сильнее, чем можно было бы себе представить, и оттого, что Анри и не знал, каково это – чувствуется во много раз лучше.

Боже.

Если бы можно было сказать, что за пеленой возбуждения его слова слышатся отдалённо или приглушённо, было бы, наверное, проще, но Анри слышит его прекрасно – как он называет его узким, словно характеризует какую-то вещь, но сейчас унижение тонет в этом удовольствии настолько глубоко, что становится едва заметным. Не так уж сложно, похоже, его было научить «наслаждаться членом».

Сдерживать звуки становится слишком тяжело – они прорываются сами ещё до того, как успеваешь понять, осознать ощущения, и скулёжь звучит чаще, со временем уже начиная напоминать всхлипы. Хочется закрыть лицо руками, зажать себе рот – невыносимо, прикоснуться к себе – ещё больше, невероятно мучительно, хочется. По бёдрам уже практически обжигает. Анри издаёт неровный, долгий ноющий звук, пытаясь перехватить цепочку крепче, держать её как-нибудь так, чтобы не тянуло соски в процессе, но боль всё равно примешивается, тянет, вплетается в это наслаждение, и в какой-то момент он запрокидывает голову, вымученно громко простонав, всё еще со сжатыми зубами, и боль пронзает сильнее, заставляя выгнуться, пока он кончает – один из зажимов слетает.

Он всё ещё двигается внутри, очевидно не удовлетворённый полностью, пока Анри кончает, и от этого ощущения только ярче – по всему телу, и всем телом он дрожит, в какой-то момент практически выпуская из зубов цепочку. Неизвестно, есть ли в ней теперь хоть какой-либо смысл, но лучше продолжать держать – с судорожным вдохом он сжимает губы покрепче.

Как тут просить разрешения? Поскольку эту будущее, очевидно, будет, Анри и не представляет, как будет справляться, если он продолжит трахать его вот так. Очередная похвала, унизительная, отражается в его глазах еле-еле – похоже, тяжёлые мысли не успели к нему вернуться, и он содрогается от прикосновения к члену, измученно промычав. Винсент не даёт расслабиться, подхватывая ещё не утихшее окончательно возбуждение, и то закручивается вновь, разливаясь по телу уже мучительно, не такое сладкое, но всё ещё сильное – от его прикосновений.

Разумеется, он не останавливается. Немного, но сознание всё же успело проясниться, и картина предстала во всей красе – грубые толчки чувствуются лучше, небрежность в его прикосновениях – ярче. Проще и дальше продолжать не думать вовсе, расслабиться, позволить ему делать так, как он хочет, не концентрироваться на происходящем. Почувствовать себя вещью для его удовлетворения сейчас слишком легко. Без волнения, с этим смирением, отдаться на волю ощущений оказывается намного проще, с каждым новым толчком – слаще. Его стоны звучат значительно тише, но взгляд и не думает приходить в норму.

От цепочки тянет болью – всё больше, чем дальше он тянет, снова – мешается с желанием, и Анри не успевает заметить, как звуки, которые он издаёт, вновь становятся пошлыми, откровенными, звучат вместе со шлепками на каждом его толчке. Наконец, срывается и второй зажим – и он снова запрокидывает голову, простонав уже от боли, сжимая пальцы на своих ногах со всей силы. Всё это зрелище давно перестало быть хоть сколько-нибудь подобающим статусу графа, и когда Анри сжимается вновь, тот даже рычит в очередном стоне.

Хорошо. Мучительно, но чертовски хорошо. Он подхватывает его и за плечо, продолжая насаживать на себя агрессивнее, болтает по кровати лишь больше, сейчас полностью контролируя его тело. Все звуки, что успевает издавать Анри, сейчас уже звучат взахлёб, и по нему прекрасно видно, что сопротивления не осталось никакого, его подстилкой сейчас – он себя чувствует, в полной мере, пока его трахают так. Горячо. Он снова запрокидывает голову – слишком, слишком жарко, быстрые движения по члену уже кажутся менее мучительными, более – приятным. Слишком, слишком хорошо, и Анри вновь кончает раньше него, теперь со звуком ноющим. Больше ни на что сил не остаётся, свои ноги, кажется, уже скоро держать взаправду станет невозможно –  руки в конец ослабели, затекли. К тому моменту, как Винсент кончает, Анри только и может, что сбито, тяжело дышать, и лишь чувствуя, что тот кончил ему внутрь, тихо бессильно стонет.

Всё. Это ведь всё? Он не уверен, что выдержит больше на сегодня, хоть и пришлось бы, очевидно, захоти того Винсент. Но нет – он вынимает член, не продолжает, и Анри смотрит на него таким взглядом, какого только и можно ожидать от человека, которого только что вытрахали – практически пустым, отчасти – униженным. Он всё ещё чувствует его сперму внутри. Дискомфортно. Грязно. Слишком пошло.

Он говорит, что пойдёт в душ первым, разрешает отпустить ноги – и Анри опускает, медленно, всё ещё дрожа всем телом. Это действительно закончилось. Действительно всё. Оставшись один, Анри закрывает лицо руками. У него нет слов, чтобы описать происходящее хоть как-то, и мысли путаются, что не мешает им, по какой-то причине, шквалом наброситься на него: что делать, что дальше, как ему теперь работать, сколько сейчас времени?

Выдохнув, он кое-как садится на край кровати. Осознание произошедшего пока не настигло его в полной мере, и кажется, что не настигнет ещё какое-то время. Наверное, это шок, или что в таких случаях полагается чувствовать. Он не знает, полагается ли чувствовать это напряжённое равнодушие, нормально ли думать о таких мелочах, как то, как ему теперь из этой комнаты появляться.

Судя по словам Винсента, у него будет возможность помыться. Это хорошо. Ещё – ему всё ещё надо принести завтрак, и была ещё кажется какая-то чёртова посылка. Ноги дрожат. Вокруг слишком тихо, слишком реально. Надо, наверное, как минимум перестелить постель. Этим и следует заняться, так что он поднимается, не без труда, и сжимает губы, всё ещё чувствуя всё внутри.

Его движения быстрые, чёткие – поменять постельное бельё не занимает много времени. К тому моменту, как граф возвращается, Анри уже ждёт со своей одеждой под дверью ванной комнаты.

Анри ждёт с лицом отсутствующим, что тоже далеко от его обычного спокойствия. Но так, по крайней мере, ждать проще – никаких мыслей, ожидание пустое и оттого недолгое, время проносится быстро, растворяясь в утренней тишине и приглушённых звуках со двора. Когда дверь открывается, он слегка вздрагивает. Граф выходит обнажённым.

Подумать только, вчера Анри ещё думал, что он красив. Да и почему же думал – думает до сих пор, было бы глупо считать иначе. Теперь вид его тела, впрочем, уже так не смущает. Похоже, Винсент доволен собой. Анри еле слышно выдыхает, слушая его, и в его глазах отражается понимание, но ответ звучит буквально выдавленным.

- Слушаюсь, милорд, - его голос ровный, почти безжизненный, и после этих слов он заходит в ванную и закрывает за собой дверь. Вновь выдыхает, но уже гораздо тяжелее. То ли ему кажется, то ли с момента приезда графа вздыхать он стал значительно чаще.

Анри аккуратно складывает свою одежду на тумбочку; раздевшись, прибавляет к ней и рубашку с жилетом. Весь процесс приёма душа проходит машинально, и какое-то время он просто стоит под струями воды, опомнившись только после и принимаясь счищать с себя всё произошедшее. С чем повозиться приходится дольше всего догадаться труда не составит, тем более, там сейчас уже пощипывало. Ну, не самое худшее, что могло с его задом случиться.

Есть чем себя успокаивать.

Душ у графа, разумеется, хороший. К сожалению, оценить его по достоинству у Анри не получается – всё как-то не о том. Странное чувство, что посетило его на кровати, впрочем, присутствовало и сейчас. Ему здесь не место, казалось бы, и ощущает он себя так, словно моется в отеле, как мальчик по вызову. По телу разлилась необычная лёгкость. Да уж, секс – это не подрочить у себя в комнате. Наверное, стоило заняться им раньше, хоть бы и для того, чтобы первый раз не был таким.

Он снова вздыхает.

Надо уже шевелиться. Работа сама себя не сделает. Резким движением Анри выключает воду и выходит из душа, с пару секунд смотрит на свою одежду – наверняка помята. Нужно будет сменить, но и сейчас стоило бы привести себя в надлежащий вид, хоть бы и чтобы дойти до второго комплекта. Волосы он мыть не стал.

Анри одевается быстро, как и всегда – может быть, даже быстрее, движения более чёткие, грубые. Он смотрит на себя в зеркало, когда застёгивает рубашку, следом – жилет. Ещё живы воспоминания о том, как Винсент его расстёгивал, и вряд ли когда-нибудь сдохнут. Эта одежда, его взгляд, все эти непривычные ощущения от удобств его комнаты, складываются в одну картину – он принадлежит ему. Только сейчас это осознание ударило Анри по голове, как дубиной.

Он прикусывает губу.

Успокаивает себя: когда-нибудь ему надоест. Такие вещи не продолжаются всю жизнь, чаще всего даже не продолжаются долго. Пройдёт время, и граф найдёт себе новую игрушку. Нужно лишь продержаться до того момента и постараться не вылететь ко всем чертям. Надеяться, что даже работай он идеально, тому не захочется выкинуть его просто для того, чтобы не мелькал перед глазами. Винсент, вроде бы, не был глуп, не был расточителен – не производил такого впечатления. Значит, на это можно рассчитывать.

Этому человеку он принёс клятву на всю жизнь. Посмотрим, что ещё она значит для самого графа.

К моменту, когда Анри выходит из ванной, он выглядит уже более, чем приемлемо. Стороннему наблюдателю, бывшему в курсе предшествующих событий, показалось бы, что тот сотворил чудо – за исключением помятой одежды вид безупречный. Закрыв за собой дверь, Анри склоняется в лёгком поклоне, как обычно, приложив руку к сердцу.

- Благодарю, милорд.

Если раньше его отношение казалось Винсенту отстранённым, что в общем-то не было правдой даже без учёта внутренних переживаний, сейчас оно определённо таковым являлось. Увидь его сейчас Кристофер, убедился бы в том, что и «роботом» он раньше не был.

Анри проверяет одежду – вся в хорошем состоянии – и выбирает один из комплектов для Винсента. Наверняка и в этом он будет хорош. Сегодня одевание графа также проходит без прежней робости, хотя прикосновений больше (похоже, Анри перестал об этом беспокоиться), и чувствуются они несколько иначе. Можно сказать, касается он его почти как любовника, хотя явно этого не планирует.

Уходя, Анри оставляет ещё один поклон.

Выход из его комнаты – всё равно что выход в другой мир. Анри коротко подбадривает себя и направляется на кухню. По пути на него оборачивается Роберт. Анри оборачивается в ответ, настолько странным показался его взгляд, крутым – разворот. «Шею себе не сверни» - читается в его взгляде, «что ещё?» - в том, как он приподнял бровь. Задерживаться не стоит. Он не мог ничего услышать.

Нет, не мог. Роберт - самый ревностный защитник правил, и он бы скорее предпочёл перебдеть, чем недобдеть. Вероятность того, что он ошивался вокруг комнаты графа, стремится к нулю. На кухне Анри отдаёт распоряжение подать графу две брускетты вместо одной. Ему ведь достались физические упражнения с утра – этого он не говорит, да и мысль лучше не развивать. Здесь же он встречается со старшей горничной и получает выговор.

- Анри, что за вид? – её руки проходятся по складкам помятой одежды. – Сейчас же смени комплект.

- Прошу прощения, мэм, - Анри склоняет голову. До того, как всё будет готово, у него есть совсем немного времени, и до комнаты недалеко. Он успевает переодеться, но на обратном пути сталкивается с Кристофером.

- У тебя такой вид, словно ты прошёл Афганскую войну. Что случилось? – теперь ни его взгляд, ни голос, беспокойства уже не скрывают.

- Ничего, - он отвечает сухо. Затем выдавливает из себя улыбку. – Прости, у меня ещё есть дела.

Кристофер провожает его напряжённым взглядом. Едва ли от него укрылось, что ходит Анри не особо так ровно. Хоть бы не все были так внимательны, но рассчитывать на это, пожалуй, было бы глупо – такая характерная походка знакома тут каждому.

Факт того, что его наказали, сейчас кажется уже наименьшей из проблем.

- Завтрак, милорд, - Анри ставит поднос на столик, поклонившись. Он выглядит так, как будто бы не стоял под его дверью добрые секунд двадцать, прежде чем войти.   

Похоже, граф что-то писал, когда Анри зашёл. Взгляд касается бумаги сам собой, вскользь, специально он туда не смотрит – у него, разумеется, могли быть свои дела, должны быть, и это не дела прислуги. Однако, невольно удалось заметить схему, похоже, какого-то помещения. Он что, ещё и архитектор в придачу?

Нет, какая разница. С неприязнью Анри отмечает, что думать слишком много о своём господине у него будто бы входит в привычку. Все эти предположения, домыслы, а тем более в таком тоне, ему были всё же несвойственны. Это была его философия хорошего прислуги – не лезть в дела хозяев максимально, просто выполнять свою работу. Но тут, похоже, без этого не обойтись. Чтобы работать с людьми более тесно, надо их знать, понимать их хотя бы частично.

Что за головная боль.

И ещё важнее – лучше бы понимать его лучше, чтобы знать хотя бы примерно, чего от него можно ждать. Не то чтобы граф ему сам не показал, конечно, как Анри уже догадывается. Похоже, в сексе, да и в наказаниях, у Винсента нет совершенно никакого стеснения.

Задерживаться в этой комнате надолго ему не хочется.

«Хорошо выглядишь»…

Ещё и внешность его хвалит, как ни в чём не бывало. Сейчас это звучит наполовину сюрреалистично, наполовину пошло. Губы Анри дрогнули в улыбке, несколько ошарашенной. Плохо. Похоже, сохранять спокойствие в таком состоянии ему значительно труднее, чем обычно. Чтобы хоть как-то впечатление сгладить, он склоняет голову в поклоне – в благодарность и в знак того, что понял. Дважды говорить ему отсюда убираться не приходится.

Нужно ещё сообщить о том, что обед и ужин будут позже. Анри за последнее время появлялся на кухне так часто, что скоро сойдёт там за своего, наверное. Было ещё время позавтракать самому, но у него было впечатление, что кусок в горло не полезет. Сегодня обед будет без трав, и пусть будет что-нибудь с мясом. Постепенно будем узнавать, что Винсенту нравится, кроме как трахать слуг, разумеется.

До доставки посылки остаётся ещё пара часов. Свободное время – тоже плохо, сейчас это то, что Анри нужно меньше всего, и потому он решает протереть пыль в кабинете графа. Прекрасное занятие, не требующее умственных усилий. К сожалению, отнимающее не так много времени. Ещё меньшее занимает уборка подноса после завтрака. Остальное он проводит бездумно пялясь на горизонт в ожидании курьера. В этой прострации он его и встречает.

Сколько он так простоял?

К счастью, посылка тяжёлой не оказалась. Анри не стал смотреть, откуда и от кого, - сразу отправился в комнату Винсента. Ноги успели немного затечь – похоже, то ещё было зрелище, пока он стоял там, как истукан, безжизненно смотря в пустоту. Так бы и продолжил, дай ему волю – всё приятнее, чем ходить по поместью, с каждым шагом чувствуя, как брюки касаются содранной кожи, как ноги – дрожат. К тому же, он всё ещё чувствует его внутри, отголосками – тело хорошо помнит, каково это. Держа коробку, Анри замечает, что дрожат у него и руки.

- Ваша посылка, милорд, - Анри ожидает указаний, куда оную поставить, и после добавляет. – Вы упоминали, что для меня будут другие распоряжения.

Анри слушает его настолько внимательно, насколько вообще сейчас способен слушать, а это средне, но суть задания, благо, уловить не сложно – организовать ему костюм на скачки, не слишком вычурный, в цветах семьи. Костюм для него самого Винсент расписал лично. Странно обсуждать с ним рабочие вопросы после того, что произошло утром, и сам граф, похоже, наслаждается этим, и вообще всем, происходящим. Хотел бы Анри сказать то же самое про себя.

- Будет сделано, милорд, - он забирает бумагу, отвешивает поклон и удаляется.

Наконец-то нормальная работа, которая займёт у него какое-то время, а то в голову уже начали приходить мысли о том, чтобы помочь остальной прислуге с уборкой поместья. Слоняться без дела для Анри слишком непривычно, сейчас – даже вредно. Впрочем, ему бы вообще не «слоняться» - ноги болят, и чем больше ему приходится на них находиться, тем хуже Анри выглядит, сказывается ещё и напряжение. А за дворецким приходится побегать – нужны контакты портного. Раздобыв оные, он возвращается в свою комнату и устало опускается на кровать. Закрывает глаза руками, поддавшись нахлынувшему отчаянию.

Нет. Выдох. Нельзя распускаться, надо работать. Делать хоть что-то, тем более, что задание важное. На таком задании легко прогореть, хотя обделённым вкусом себя Анри не считал. Он потирает лицо и садится за стол с бумагой и карандашами – пожалуй, в его силах нарисовать несложный эскиз. Кристофер всегда говорил, что он неплохо рисует.

Он прокручивает карандаш в руках, представляя, какой костюм бы подошёл лучше – что-то классическое, что-то стильное, со вкусом. Некоторые из аристократов любили шикануть ненужной «помпезностью», но таковых было, в общем-то, мало, а значит нужно быть на уровне. Определившись, Анри начинает выводить линии, представляя, как в этом будет смотреться Винсент. Приходит мысль, что многие, вероятно, были бы только рады с ним переспать. Был бы он сам? Как бы это могло быть, будь оно нормально? Да пожалуй, что и никак. В истории любви Анри не верил, в истории любви между слугами и дворянами – подавно. И сколькие из этих людей были бы рады переспать с ним так? Вопрос хороший. Но ненужный.

Пусть будет чёрный, с акцентами – на воротнике, на рукавах, на пуговицах. Пожалуй, и хватит. Ещё немного и будет пестрить. Анри фотографирует результат и пишет портному в мессенджер, представляется, оставляет запрос. Разговор проходит достаточно приятно – имя Эстридсен производит подобный эффект постоянно. Они обсуждают подходящую ткань, сроки пошива. Детали по своему костюму он также скидывает. Лестно, что граф взялся продумать его сам, но и это, разумеется, решение с душком. Как к этому относиться – неизвестно. Лучше – никак.

Остальной день проходит примерно как обычно, пусть и обязанности кажутся тяжелее, чем прежде. Он успевает постирать свою форму, выгладить – на завтра. Ему всё ещё требуется некоторое время, прежде чем зайти в его комнату, и взгляд Анри немного мутнеет, когда он подаёт обед – взгляд на Винсента напоминает ему, как тот натягивал его за плечо на свой член, и по спине пробегают мурашки. К вечеру сохранять присутствие духа и разума становится непосильной задачей, и он всё больше, всё чаще «выпадает», делает всё машинально, подмечает детали – равнодушно.

Не любит зелень и любит мясо. Хищник, стало быть. Можно было и догадаться.

Кристофер пытается поймать его весь день, но Анри от него буквально бегает – то «дела», то «потом поговорим», то и вовсе, страшно сказать, поворачивает назад, как только видит его на горизонте. Детский сад, конечно, но разговаривать с ним хочется меньше всего. По какой-то причине, слышать его, смотреть на него – больно. Быть перед ним – стыдно. Хотелось бы, чтобы и Роберт избегал встречи с таким же рвением. Лица он сегодня корчит исключительно странные, и это уже начинает серьёзно нервировать.

Вечером, перед сном, Анри снова заходит в комнату графа, чтобы переодеть его ко сну. У него не было и мысли о том, что сам переодеваться тот неспособен, не было и потребности думать, а зачем ему это надо, но теперь ответ нашёлся сам собой. Ему это попросту приятно.

Он раздевает его медленнее, чем одевал с утра, - видно, что не хочет. Какая-то часть боится, что ему захочется ещё, другая – попросту не хочет этим заниматься, это тяжело, неприятно, вызывает слишком много свежих воспоминаний не только образами, но и запахами, теплом его кожи. Анри кажется, что он стоит слишком близко. Когда всё заканчивается, граф желает ему «хороших снов», улыбается. Ему доставляют удовольствие его мучения? Впрочем, глупый вопрос.

- Доброй ночи, милорд, - голос Анри звучит тихо, всё ещё хрипловат. К этому времени он уже окончательно измотан, все подавленные эмоции, очевидно, отжирали его по кускам на протяжении всего дня. Он забирает одежду, чтобы занести её в прачечную, и там прислоняется рукой о косяк – живот крутит, организм привык питаться хорошо, чтобы хорошо работать. Стоило, наверное, всё же поесть. Взяв себя в руки, Анри идёт в комнату отдыха, прихватив что-то с кухни не глядя.

Еду приходится в себя чуть ли не впихивать. Это бесполезно. И уснуть ему тоже вряд ли получится. Вздохнув, Анри поднимается и наливает себе чай – неизвестно, сколько ромашкового чая полагается пить в таких случаях, но по крайней мере одна чашка не помешает. Пока вода закипает, Анри прикрывает глаза, оперевшись вытянутыми руками на стойку. Если и есть какие-то мысли сегодня, так только бесконечное прокручивание того, что случилось, сцена за сценой, деталь за деталью, ощущение за ощущением. Зацикливаясь, они усиливаются, искажаются. Преследуют. Весь этот фильм Анри смотрит, застыв, как будто на экране убивают его любимую собаку.

- По крайней мере, теперь понятно, почему это был ты, - слышится неподалёку.

Он вздрагивает. Сразу становится понятно, о чём говорит Роберт – да и не то чтобы тот весь день не пялился на него, как на прокажённого. Руки вмиг холодеют. Анри поворачивается к нему, и вид у него сейчас такой, словно сбылся его самый худший кошмар.

«Кошмар» невесело, коротко усмехается, скрестив руки на груди. На его лице написано плохо сдерживаемое отвращение. Очевидно, даже сама мысль об этом всём вызывает в нём омерзение. В голове как-то резко мутнеет, и Анри отталкивается от столешницы, не чувствуя уже ни рук, ни ног. Роберт подходит и облокачивается на неё рядом.

- Постарайся быть потише в следующий раз, если он, разумеется, будет. Нормальные люди тут, знаешь ли, работать пытаются.

Анри смотрит на него очень пристально. В голове гудит паника, ещё больше – злость. Какого ж чёрта он к нему так прицепился? Какого чёрта это должен быть именно он? Из всех возможных вариантов, самый «правильный» человек их всё-таки застукал. Рука тянется к ножу, и прежде, чем Роберт успевает среагировать, Анри уже хватает его за ворот и буквально вбивает в стену, тут же приставляя лезвие к горлу.

- Только попробуй кому-нибудь, хоть что-нибудь, хоть одно грёбаное слово, - лезвие вжимается в кожу плотнее, - Хоть один звук, слышишь? Я убью тебя к чёртовой матери.

На секунду – в его глазах отражается растерянность. Он собирается быстро, скашивает взгляд на приставленный к горлу нож. Коротко усмехается, выдохнув, и смотрит ему в глаза.

- Анри, - в его голосе слышатся те успокаивающие нотки, которые привыкли слышать сумасшедшие. – Не хочу тебя расстраивать, но это нож для масла.

Теперь выдыхает уже он. Его слова отрезвляют – в руках Анри нож, действительно, и как он там оказался? Нож для масла, и правда – смешно. Он повторяет за ним – тоже усмехается, тоже выдыхает, но намного более нервно, почти истерично. Сталь звенит об пол – тот самый нож Анри выпускает из рук. Хватка на вороте ослабевает, и Роберт отмахивается от его руки своей.

- Возьми себя в руки, - теперь слова звучат жёстко, резко, как пощёчина. – Иди к себе. Там и поговорим.

Анри бездумно кивает. Что он собирался сделать? Он никогда не срывался, ни разу за всю жизнь. И чтобы вот так? Ноги несут его в комнату, руки закрывают дверь – Анри всё ещё их не чувствует. Он только что чуть всё не похерил. Думал, что может справиться. Роберта он встречает, сидя на кровати и закрыв лицо руками – тот входит без стука.

- Лови, - Анри едва успевает среагировать и ловит таблетки. Непонимающе смотрит сначала на название, затем на него.

- Успокоительное. Принимай перед сном по одной таблетке, - он всё ещё выглядит так, словно сам факт причастности к этой ситуации покрывает его грязью с головы до ног, - Будем считать, что в этот раз мне тебя жаль. Я не пойду докладывать о том, как ты слетел с катушек. Не заставляй меня пожалеть об этом решении.

Его слова звучат с нажимом. Анри смотрит на него внимательно, явно не до конца осознавая, что, собственно, происходит, кивает и ждёт продолжения. Роберт потирает переносицу.

- Что? Хорошо. Мне нет дела до того, чем ты там, - его губы кривятся, - занимаешься. У меня есть дела поважнее, чем сплетничать о…

Выражение его лица повторяется.

- …личной жизни Его Сиятельства. И уж тем более твоей. Я ничего не скажу. Но мне хотелось бы, чтобы ты хоть попытался вести себя прилично, а именно – тихо. Хочу тебе напомнить, что подобные вещи хранить в секрете, в первую очередь, твоя обязанность.

Анри поджимает губы. Что он, в конце концов, знает? Конечно, его слова успокаивают – не тоном, ясное дело, но содержанием. Стало быть, он будет молчать. Хорошо. Слава богу. Чёрт возьми.

- Спасибо.

Роберт пропускает эти слова мимо ушей, похоже, не зная, как на них реагировать. Он открывает дверь, намекая, что на этом разговор окончен.

- Возьми себя в руки, чёрт возьми, - и та закрывается с громким хлопком.

Анри падает на кровать. Наконец, силы окончательно его покидают, и равнодушие осыпается, обнажая всю гамму эмоций, что к горю или радости весь день его не беспокоили. Что ему теперь делать? Как себя вести? Неужели придётся теперь всматриваться в каждого, не дай бог кто чего не узнает? Это, конечно, не выход. Не так ему хотелось бы свою жизнь проживать. Всё уже пошло наперекосяк. Может быть, стоило позвонить матери. Спросить у неё. Анри достаёт телефон и смотрит на её номер. Не решается. Что она скажет? Наверняка, у неё будет какой-то совет. Она работала долго – видела всякое, слышала многое, и многое знает, понимает – ещё больше. Но нет. Как полагается ей такое сказать, после её-то реакции? Каково будет слышать в её голосе разочарование? Он выключает телефон.

Это тоже – не выход.

Мысли продолжают крутиться ещё долго. Детали с утра нагоняют вновь. Хуже всего то, что он испытал от этого удовольствие. Кончил чёртовых два раза под ним, и до сих пор продолжает это чувствовать. Если так продолжится, если он уже кидается на людей, сколько понадобится времени, чтобы его это окончательно сломало? Так или иначе, станет ли он зашуганным, дёрганным, или действительно дойдёт до такого, что будет считать это привилегией, будет гордиться – быть его шлюхой. Надо признать, у Винсента неплохо получается промывать мозги. И сопротивляться всерьёз возможность отсутствует. Получается, это вопрос времени, если не придумать хоть что-нибудь, выработать хоть какое-то отношение.

Спустя пару часов таких раздумий Анри ещё сидит, прислонившись спиной к стене, и смотрит на дверь. Пусть это будет его решение. Пусть это будет «временная связь». Когда-нибудь это закончится. Он никогда не был особо романтичным – значит, пусть так, какая разница, какой раз это у него был. Плевать. Вытерпит и это.

Плевать.

- Анри? – дверь приоткрывается. – Ты не спишь? Не спишь.

Кристофер неуверенно улыбается, заходя к нему в комнату.

- Что с тобой случилось? Ты выглядишь ещё хуже.

Анри вздыхает, слабо улыбаясь ему в ответ. Кристофер садится рядом.

- Я хотел поговорить с тобой. Надеюсь, мне не придётся для этого баррикадировать дверь, - он усмехается. – Это поместье может показаться большим поначалу, но спустя несколько лет понимаешь, как тут тесно. Особо не попрячешься незаметно.

- Прости.

- Что случилось?

И что ему сказать? Только не ему, говорить ему – невозможно, слишком больно, даже от мысли, как он отреагирует, дыхание спирает. Он открывает рот, но не может выдавить и слова, пока не находит, что соврать. Поднимает ткань брюк и показывает следы от трости. Пусть считает, что это из-за наказания. С его гордостью, Анри вполне мог бы быть подавленным и из-за этого.

- Чёрт возьми. Вот ублюдок.

- Кристофер, - сейчас Анри почти рычит.

- Анри! – он возмущённо махнул рукой на след.

Анри выдыхает, прикрывает глаза. Его новый взгляд уже снова уставший – «и что теперь? Что тут поделаешь?». Это не повод.

- Я знал, что с ним что-то не так. Что ты сделал?

- Кристофер…

Снова взглядом – «я не хочу об этом говорить».

- Что я могу сделать? Подожди, я схожу за аптечкой, надо хотя бы обработать.

Нет. Но почему? Просто - не уходи. Нет. Ему весь день не хотелось его видеть, но сейчас страшнее кажется отпустить. Конечно, он вернётся. Но да кому нужна эта мазь - раз как собаку его побили, то и заживёт, как на собаке. Рядом с ним становится легче, от его возмущения, его улыбки - немного отпускает. Анри говорит ему:

- Останься.

Он говорит:

- Посиди со мной.

Уже собравшийся уходить, Кристофер разворачивается и садится обратно на кровать, напряжённый. Чего Анри от него хотел? Наверное, ничего. Просто его рядом будет достаточно.

- Просто посиди со мной вот так.

Анри кладёт голову ему на плечо и закрывает глаза. Хорошо. Успокаивает. Его присутствие, всегда – успокаивает. Он выдыхает протяжно, тяжело, и наконец расслабляется. Его рука касается волос, поглаживает по голове, и усталость наваливается такая, словно собрали её со всего света. Чувствуя тепло его рук, он наконец проваливается в сон.

Утро начинается рано, как и обычно, почти – Анри проспал на час позже, и не сразу вспомнил, как ему вообще удалось уснуть. Поднявшись, он припоминает – тут был Кристофер. Неужели он так и заснул у него на плече? Ну губах появляется сонная улыбка. Действительно, рядом с ним всегда было спокойно. Неудивительно. На тумбочке рядом лежит мазь, записка: «убежал работать, обработай ноги. Встретимся в обед».

Если в обед, значит, в саду. Да, не помешало бы. С утра мысли уже немного более в порядке – он сможет это выдержать. В первую очередь, он планировал отделить графа в постели от того, с кем ему надлежит общаться днём. Может, не полностью. Может быть, только частично. Скажем, не вспоминать те части, когда он называл его своей подстилкой, когда наливаешь ему чай. Да, всё верно. Вчера он подумал, что терпеть ему не впервой, и подумал об этом дважды. Что бы там ни было, а обиднее всего будет сломаться – что бы там ни было, он не должен сходить с ума.

И откуда у Роберта эти таблетки? Надо будет сегодня их всё же выпить.

Анри раздевается, обрабатывает ноги. Гладит свою форму снова. Сегодня утром он позволяет себе отдохнуть, рисует цветы в блокноте, немного – читает. Принимает ещё один душ, теперь уже полностью, и одевается к завтраку. С зеркала на него смотрит, кажется, уже не тот человек. При взгляде на жилет внутри всё скручивается – Винсент трахал его прямо в нём, и это – его цвета, знак отличия, очередное напоминание – он принадлежит ему.

Теперь – полностью.

Выходя из комнаты, он отгоняет эти мысли. Надо позавтракать, держать себя в форме. Теперь уж тем более. Ко времени пробуждения Анри стучит в дверь и входит, как обычно, выдержав паузу, всё с тем же чаем. Винсент, судя по всему, спал – он всё ещё лежит в кровати, реагирует на открывшуюся дверь.

- Доброе утро, милорд, - Анри останавливается, замешкавшись, и спрашивает: - Мне зайти позже?

Нет, ответ отрицательный. Что ж, так тому и быть. Он проходит глубже в комнату и оставляет поднос на столике, опять – открывает шторы, аккуратно их поправляя, и наливает чай: та же температура, что понравилась графу, сегодня 7 секунд. Если ему не понравится и в этот раз, то уже неизвестно, действительно ли тому нравится шен, или он просто издевается.

Винсент ему улыбается. Боже, и что творится в голове этого человека? Надо сказать, улыбка у него привлекательная – это хорошо, вероятно, для его положения, но Анри сейчас это трогает слабо, гораздо больше – дезориентирует. Он вежливо улыбается в ответ.

Граф хвалит его чай. Казалось бы, наконец-то – не случись того секса, или что это было и как это называть. Прямо скажем, очень смахивало на изнасилование. Стало быть, на фоне изнасилования проблематика заварки шена уже не кажется Анри такой уж серьёзной, и радость от успеха значительно приглушается. Но вежливость, опять же, никто не отменял – Анри склоняет голову в благодарность, снова мягко улыбаясь. Хорошо, что этот этап можно считать пройденным. И хорошо, что приличный чай поднимает графу настроение – видеть плоды своих трудов приятно всегда, что бы там ни было.

Он будет профессионалом. Он будет самым лучшим слугой на этой чёртовой Земле, даже если для этого придётся ошибаться и расплачиваться, даже если не сразу. Так сохранить гордость, ценить себя, будет проще. Так будет проще себя не забывать.

«Я – Анри Дюранье, и я трудоголик, перфекционист. Всё новое мне интересно, всё устаревшее я уважаю. Я могу быть не только Вашей шлюхой».

Стоять его не смущает. Похоже, всё же увлекло его от этой похвалы, было о чём поразмыслить, чем подбодрить себя, хотя и в противном случае ничего страшного в этом бы не было. Хоть весь день стоять и подавать ему ручки, чашки, полотенца – такое даже расслабляет. Анри старается не смущать его своим взглядом и смотрит в окно. Отделять его поведение определённо помогает.

Наверное, хорошо сейчас на улице.

Граф поднимается, допив чай, и сообщает, что собирается в город, судя по всему, не планируя брать его с собой. Анри пока не знает, какая конкретно у Винсента политика на этот счёт, но похоже, что быть с ним рядом требуется всё же не во всех случаях и не во всех местах. Это логично, в целом, хотя появляется уже желание попросить его прибавить работы. Единственное, что останавливает – безделье Анри не его, в общем-то, проблема. Он придумает себе занятие сам.

Анри берёт в руки чай, осматривает его всего с пару секунд, и оставляет в руках, снова сложив те за спиной.

- Как пожелаете, милорд.

Опять что-то экзотическое – похоже, это был улун. О нём, к счастью, Анри знает больше, улун в целом распространён шире, и большее количество людей с ним знакомо, его чаще пьют, а значит подобные знания были выше востребованы. Конечно, это всё ещё не эрл грей, но так, пожалуй, даже интереснее. Винсент не даёт его навыкам заржаветь – это полезно. Увлекательно.

Анри стоит неудобно для того, чтобы ловить летящие в него предметы, и потому среагировать успевает еле-еле, но всё же ловит ракушку, успев удивлённо раскрыть глаза. Слава богу поймал, было бы страшно неловко, господи боже. Он рассматривает её на раскрытой ладони недолго, но увлечённо – диковинка, красивая штучка, сам Анри у больших источников воды не был. Заметно, что ему нравится, хоть разглядывание продолжалось и не долго. Почти сразу он кланяется – ниже, чем обычно – и говорит:

- Теряюсь, что сказать, милорд. Премного благодарен за Вашу похвалу.

Он и правда теряется – это очевидно. Вся эта ситуация странная: во-первых, разумеется, аристократы подарков ему не дарили, какими бы символическими они ни были, кроме разве что Виктора, но это дело всё же немного другое, и в основном оно напоминало обмен цветами, книгами – такими вот вещами; во-вторых, его эта «удовлетворённость работой» кажется с подтекстом – сложно сказать, имеет он в виду секс или обычные обязанности, а дарить ракушки за секс, конечно, выбор необычный; ну и в-третьих, наконец, - этот человек вообще способен на внезапные порывы какой бы то ни было щедрости – шок, сенсация, скандал, какова же противоречивая личность, ещё чего доброго стратегия разделения приведёт к тому, что он ему начнёт нравиться, благо пока что произошедшее позволяет этого избежать.

Не то чтобы все эти мысли заполоняют голову – они проносятся мимолётными ощущениями, складываются в лёгкую дезориентацию, но жить не мешают, конечно. Граф его отсылает и Анри уходит с подносом, подарком и чаем, сегодня оставшись без утреннего одевания. День начинается как будто бы даже неплохо.

Раз уж пошла такая пляска, попробуем немного рискнуть – завтрак сегодня будет турецкий. Анри также распоряжается заказать некоторые продукты на будущее, чтобы время от времени еда была не европейской – такой рацион может быстро надоесть, разнообразие же полезно. Спросить у Винсента лично, какая кухня ему нравится, вариант не очень привлекательный, тем более, сильно рисковать он не планировал. Может быть, спросит в будущем.

Надо ещё проверить машину. С этой «свободой» Анри вскоре окончательно свихнётся на деталях.

У него остаётся время помочь остальной прислуге, хотя делает он это в основном в одиночку, а не в паре, за исключением помощи Кэтрин – ей он помогает с тяжестями, и та тихо, но задорно смеётся, подшучивая над его «джентльменством», поскольку всем известно, что даже несмотря на хрупкость эта барышня может слона до Китая дотащить на своих плечах, умудряясь ещё байки травить в дороге. С Робертом они тоже пересекаются, пусть и молча, но тот кажется спокойнее, гораздо ближе к себе обычному. Уходя, Анри слышит, как тот бурчит Кэтрин про «нарушение распорядка обязанностей», а та смеётся ему, треплет его волосы и говорит, что «разве не здорово, когда все вокруг готовы друг другу помочь?». Анри улыбается себе под нос, направляясь за обедом, и с ним удаляется в сад, где они должны были встретиться с Кристофером.

- Явился! – он встречает его гораздо более яркой улыбкой, чем вчера, и похлопывает по скамейке рядом с собой. Заметно, что ему всё ещё неловко, но атмосфера уже кажется светлее. Он избегает разговора о наказании, о Винсенте, затрагивается только тема того, как Анри вчера вырубился – это он спрашивает сам, и уточняет, когда Кристофер ушёл. Тот отвечает ему с улыбкой:

- Я не уходил. До утра, конечно. Хорошо, что ты смог поспать подольше.

До утра, значит, не уходил? Это смущает – улыбка Анри выходит соответствующей, но радостной. Он извиняется, Кристофер отмахивается, стараясь тоже особо не тушеваться, и тема меняется. Он рассказывает ему, как проходят будни у него самого и остальных, потом переключается на более личные темы – говорит, родители прислали ему гостинцев, и вытаскивает из пакета небольшой кусок яблочного пирога. Замешкавшись на секунду, бодро протягивает его Анри – к губам, и тот откусывает, тут же закивав: «действительно, хорош, очень вкусно». Отец у Кристофера, как он уже давно понял, человек исключительно приятный. Сейчас он как раз держит пекарню. Теперь они говорят о его родных, о казусах, что случились в этой самой пекарне – один покупатель вдруг попросил испечь яблочный пирог так, чтобы в итоге в нём не осталось яблок. Сёстры Кристофера поживают прекрасно. Этой работой он своей семье очень помог.

На душе становится немного легче. Поначалу говорить с Кристофером выходило трудновато – Анри чувствует себя другим, человеком с секретами, человеком грязным после того, что он сделал, но постепенно выходит частично расслабиться, увлечься этим диалогом, и улыбка становится обычной, открытой и тёплой, а чем интереснее истории, так и более весёлой. Они даже смеются, Анри меньше, но и это уже хорошо.

Когда они прощаются на оставшийся день, Кристофер говорит, что снова зайдёт сегодня вечером. Он делает вид, что не беспокоится. Что это обычный дружеский визит.

- Не упирайся. Посидим, как в старые добрые времена. Поиграем во что-нибудь.

«Старые добрые» - это когда Анри было примерно шестнадцать. Если он правильно помнит, в один из таких вечеров они попробовали сигареты. Нехотя, он соглашается – упираться всерьёз желания нет.

- Хорошо. Если не будешь оставаться до утра.

- Ах. Твоё занудство – как же мне его не хватает!

Анри смеётся, говорит – «прошло всего-то три дня». Добавляет: «для занудства всегда есть Роберт». Кристофер смеётся и отвечает, что такие смертельные дозы способна выдержать только Кэтрин. Войдя в поместье, они снова разделяются.

Пока граф уехал по делам, есть наконец возможность убрать его комнату как следует, а не в спешке – и это прекрасно. Другое дело, что рядом начался какой-то строительный шум, вероятно, каким-то образом связанный с той самой схемой. Интересно, зачем ему это, и что там будет, но спрашивать он не станет – скоро станет ясно и без того. В процессе уборки он находит ещё некоторое количество странных предметов, и назначение части из них определить не удаётся. Становится прилично не по себе – и после уборки Анри из этой комнаты буквально вылетает.

Увиденного, как говорится, не развидеть.

Пытаясь отвлечься, он снова берёт на себя часть обязанностей, в этот раз решив заняться домашним кинотеатром – место гораздо более проблемное, чем может показаться на первый взгляд, и помощь там всегда пригодится. Выясняется, что сегодня этим занимается Натали, и мнение по поводу кинотеатра у неё очевидно схожее – присутствие Анри она отмечает благодарной улыбкой. Процесс проходит молча, лишь под конец она решает заговорить.

- Анри, мне хотелось бы спросить, - она сдержанно смеётся, - Кажется, от меня в последнее время только одни и вопросы. Но всё же… Роберт недавно сообщил нам, что спрашивал у тебя, в какое именно время нельзя приближаться к комнате милорда Винсента. По его словам, ты ответил, что это всё время.

Она выглядит вежливо смущённой подобной информацией.

- Не хотелось бы получать такую информацию из вторых рук. Ты не мог бы уточнить?

Занятное дело. Довольно неожиданный шаг со стороны Роберта. Если подумать, как и предоставленные им таблетки – тоже в его образ не вполне вписывается это поведение. Можно подумать, он пытается ему помочь. Анри старается не выглядеть удивлённым такому повороту событий и отвечает:

- Всё верно. Граф очень ценит приватность, большей частью оттого, что обладает очень чутким слухом. Посторонний шум его отвлекает. Так что я могу всецело подтвердить слова Роберта – я действительно говорил ему подобное.

- Вот ужас! Хорошо, что сегодня милорд в отъезде, мне ведь как раз полагалось сменить шторы на втором этаже. Но почему же ты не сказал сам?

Анри мягко улыбается.

- Мне показалось это очевидно.

Вот за это его и не любят. У Натали хватает такта не выказать подтверждение этому факту ни словом, ни выражением лица. Она смущённо смеётся и отвечает:

- Действительно.

Но решает, раз уж Анри вздумалось уязвить её интеллект, слегка отыграться.

- Спасибо, что всё мне разъяснил. Мы же до сих пор ничего особенно не знаем. Все так переживали в день приезда. Мне повезло – я могу спросить у тебя, а тебе, получается, достаются все шишки, если что-то пойдёт не так.

Что за шпилька – прямо в сердце. Конечно же, все уже в курсе, что его наказали. Анри сдержанно улыбается.

- Всегда приятно, когда красивая женщина за тебя переживает. Пусть даже это и лишнее. Все мы время от времени эти шишки собираем. Так мы становимся лучше.

- Ты прав, конечно. Просто хочу, чтобы ты знал, что и ты можешь рассчитывать на мою помощь.

- Благодарю, буду помнить об этом.

Она улыбается. Этот разговор себя исчерпал – и заканчивают они в молчании. Поведение Натали, по-прежнему, страннее некуда – в один момент кажется, что она тебя уязвляет, в другой – предложение помощи звучит мягко и искренне. Все в этом месте как с ума посходили. Но завести новых друзей, наверное, было бы не лишним, в случае с ней – освежить дружбу старую. Это бы ему помогло. Работать стало бы легче. К тому же, Роберт действительно оказался, вроде бы, не так плох.

День выдаётся более занятым, чем обычно, - едва ли граф имел это в виду, когда говорил, что до вечера Анри свободен. Но дела его бодрят – к ужину он не выглядит таким измотанным, как вчера, несмотря на явные следы переживаний и неважный сон. Ужин проходит спокойно, отход ко сну – тоже. С улуном проблем не возникает. Анри отвечает на пожелание спокойной ночи поклоном и ответным пожеланием: кажется, сегодня ему это слышать уже легче. Как минимум, это значит, что «другие обязанности» ему исполнять на сегодня не придётся. Это большое облегчение.

Возвращаться в свою комнату от него, зная, что зайдёт Кристофер, немного не по себе, хоть ничего и не произошло. Не покидает чувство, что ты хранишь от него грязный секрет. Наверное, Анри его дружбы в действительности недостоин. Ему стоило бы от него дистанцироваться. Но это, как оказалось, непросто. Свободное время до его прихода Анри проводит приводя себя в порядок, ещё немного – продолжает пока не законченный подарок ко дню рождения Виктора. За этим занятием его и застаёт Кристофер.

- Ого, что это будет? – он закрывает за собой дверь и становится рядом со столом Анри.

- Это подарок, - уклончиво отвечает тот, улыбается. – Но раз ты здесь, то на сегодня закончу.

Кристофер улыбается ему в ответ. Его улыбка снова немного обеспокоенная. Как только Анри заканчивает убирать со стола, они садятся играть в карты. Поначалу всё проходит спокойно, но затем разговор возвращается ко вчерашней теме.

- Роберт сказал, что к комнате графа нельзя приближаться всё время, что он там. Натали подтвердила, что ты сказал ей то же самое, - он начинает уклончиво. Выражение лица Анри вновь становится отстранённым.

- Допустим.

- Получается, никто и не услышит, как он над тобой измывается, - ему и самому говорить это неловко, будто измываются над ним, и ему же приходится это слушать. От его слов по коже пробегает холодок. Анри некоторое время молчит.

- Ты говоришь это так, как будто бы это что-то плохое, - он невесело улыбается. – К тому же, это было один раз. И я был сам виноват.

- Я не верю, что ты мог сделать что-то настолько неправильно. Что случилось?

Ещё одна пауза. Анри вздыхает, мешкает.

- Я опоздал.

- На сколько?

- На полчаса.

Теперь молчит Кристофер. Очевидно, оценивает масштабы проблемы. За такое действительно могли выпороть – вопрос в том, насколько сильно, и в который раз был прокол. Порой могли и спустить, будь причина уважительной.

- Из-за чего? Ты никогда не опаздываешь.

- Это допрос? – Анри вымученно улыбается, складывая карты в руке.

- Это я – переживаю о тебе. Хочу знать. Я твой друг, ты уже забыл?

Его улыбка выглядит извиняющейся. Но взгляд – решительный. Анри сдаётся.

- Лорд Виктор подвернул ногу. Я привёл к нему врача и остался с ним, чтобы ему было не так неприятно.

Кристофер выкладывает новую карту на покрывало.

- Ты сказал ему об этом? Только не говори мне, что промолчал, как обычно, и начал извиняться.

- Сказал.

Кристофер раздражённо усмехается, но хоть не обзывается в этот раз – и на том спасибо.

- У меня плохое чувство насчёт этого всего, Анри.

- Ты это уже говорил.

- Нет, я говорил, что с ним что-то не так. Теперь я догадываюсь что. Боюсь, что тот факт, что тебя никто не услышит, не столько бонус, сколько одна из главных причин, если я всё правильно понял.

Что ещё он там понял? В глазах Анри мелькает страх.

- Ты о чём?

- Жестокие люди, как правило, не бывают жестоки единожды.

Анри горько, тихо смеётся. Как же он прав. Право, из Кристофера получился бы хороший следователь – чутьё у него, как у гончего пса. Надо было, действительно, дистанцироваться. Пока что он знает только о скверном характере Винсента. Если так и продолжится – как долго удастся от него скрывать остальное?

- Прости, я тебя расстроил.

Анри не замечает, как действительно начинает выглядеть хуже. Отчасти, ему хочется рассказать. Ведь выговориться некому. Он бы, наверное, и не подобрал слов, не смог бы объяснить, выразить. Но было бы хорошо иметь хотя бы возможность. Не чувствовать себя таким одиноким – разве не поэтому он позволил ему прийти?

Кристофер берёт его за руку.

- Пожалуйста, не вини себя в этом. Ты хорошо работаешь. Уверен, Роберт взъелся на тебя только за то, что ему на его пьедестале с тобой тесновато вдвоём стоять.

Он невесело усмехается, Анри сжимает его руку крепче в ответ. Не чувствовать себя виноватым в полной мере он не мог. Для него всё сложнее, для Кристофера всё просто. Он не вдаётся в такие детали, как сложности в отношениях дворянских семей, и то, как это может помешать в работе, - наверное, это из-за его собственной семьи. Его воспитали хорошо. Разрыв между ними никогда не казался таким большим, как сейчас – он бы ни за что не посчитал, что это всё «нормально».

- И что ты предлагаешь? – наконец, говорит Анри. Всё это бессмысленно – он просто не понимает. Что он может сделать? Только и говорить. Сыпать соль на раны.

- Пока ничего, - он отводит взгляд. – Я же не идиот, Анри. Я знаю, что не могу на это повлиять. Может, я ошибаюсь, и всё будет хорошо – может, у него какие-то строгие установки, и под них можно подстроиться как-то. Я не знаю. Просто, пожалуйста, не замыкайся в себе… всякие истории бывают.

Улыбаясь, Анри говорит:

- Ты нагнетаешь. А ещё, - он выкладывает последнюю карту, -  ты проиграл. А значит я, как победитель, требую сменить тему, или ты вылетишь отсюда быстрее, чем влетела леди Аристо после баронессы Конти.

- Что я слышу! Он тоже умеет сплетничать!

- Твоё дурное влияние.

В эту ночь он тоже остаётся. Анри засыпает у него на груди.

Пятница проходит относительно спокойно. Перестать переживать о том, когда Винсенту снова взбредёт что-то в голову, толком не получается, и Анри всегда немного на нервах. Граф проводит почти весь день в библиотеке – это желание легко понять, порой и самому хотелось бы там как следует пропасть.

Сегодня он решает использовать свободное время, чтобы поговорить, наконец, с отцом. Тот приветствует его улыбкой, которая не может означать ничего другого, кроме как «явился наконец». Он осматривает его жилет, с гордостью поправляет складки, и даже обнимает сына. От всей этой сцены Анри начинает вполне физически подташнивать – слишком глубоко въелись моменты, связанные с этой формой, слишком хорошо до него дошло, что ещё она обозначает. Но говорить отцу, что гордиться тут стоит как минимум не всем, он не решается. Он ему улыбается. Говорит, что счастлив. Что будет стараться. Они оба немного смеются над матерью – та действительно была практически на седьмом небе.

Анри спешит этот разговор поскорее закончить. Напоследок отец дарит ему подарок – орхидею в горшке. После того, как та оказывается в комнате, в голову приходит мысль, что после такой тошниловки не помешает ещё побыть на свежем воздухе, но уже одному. Ему всё ещё плохо. Анри забирается поглубже в сад, подальше от людей, поближе – к тишине, и там внезапно находит Виктора с очередной книгой. Помнится, когда он впервые его так застал, книгу мальчик спрятал, но теперь, кажется, уже немного расслабился. Анри спрашивает, может ли присоединиться, и какое-то время они проводят вдвоём – спустя некоторое время молчания, они начинают говорить, и он рассказывает ему, откуда взялся сюжет этой книги, из какой легенды, и пару интересных историй про иллюстратора, тоже облекая это в своего рода повествование. Разговор идёт неспешно, приятно. Хоть одному побыть и не удалось – дышать стало полегче.

Сегодня он снова мало ест.

Вся рутина повторяется. Анри уже успевает к ней немного привыкнуть. Успокоительное, которое он успел принять вчера, тоже немного помогает. Одна проблема – в субботу надлежит явиться вообще к одиннадцати. Что ж его никто не предупреждал, что на этой должности можно волком начать выть от безделья? Некоторые задачи по приёмам он начал выполнять ещё вчера – то, до чего мог дойти самостоятельно. К одиннадцати утра субботы, как и было приказано, Анри стучится в дверь, и входит в комнату Винсента, как обычно, с подносом.

- Доброе утро, милорд.

Его движения, когда Анри готовит чай, становятся всё более уверенными и изящными. Он его не отвлекает – если графу так необходим его утренний шен, чтобы быть в добром расположении духа, то Анри последний человек, который будет ему в этом мешать. Пока что можно заняться одеждой, но этот процесс Винсент прерывает – жестом приказывает её отложить.

Он говорит раздеваться.

Нет, если уж точнее, он говорит «спустить брюки». Образы того, как это всё в дальнейшем пойдёт, проносятся в голове быстрее скоростного поезда, но Анри мешкает, отводит взгляд – его ноги деревенеют. Видимо, сколько себя ни готовь, полностью подготовиться всё же не получается. Он ведь знал, что это случится снова. Дрожь, наполовину сладкая, наполовину холодная, проходит по всему его телу.

Сглотнув, он заставляет себя пошевелиться – и идёт к кровати. Расстёгивает свои брюки, стоя к нему спиной, и приспускает их вместе с бельём. Руки снова дрожат, но и наклониться он себя заставляет.

Всё повторяется. На этот раз одежды на Анри больше, но легче от этого почему-то не становится. Есть в этом какой-то привкус особенного пренебрежения, что-то из раздела «попользовать быстро». Дать себе доступ только к той части, что интересна. Как это будет сегодня? Он снова набирает шприц – Анри хорошо помнит, как это странно чувствуется, и отголоски воспоминаний уже слегка давят в животе. Его пальцы касаются между ягодиц, влажные от смазки – надо расслабиться. Да, это всё же происходит – опять же, ты знал, что произойдёт. Успокойся уже.

Следом вставляется шприц, и вода вновь наполняет изнутри мучительно медленно – в этот раз Анри чувствует что-то сродни возбуждению, тонкое, мучительное чувство, вперемешку с тем самым, давящим, что запомнилось ему лучше всего. У него нет ощущения, что сегодня удерживать воду будет хоть как-нибудь легче. И это тянется дольше, граф дольше молчит. Анри дышит тихо, но напряжённо, стоя в одной позе – постепенно, это становится невыносимо, и он опускает голову ниже, сжимает свои волосы. Нужно вытерпеть, обязательно нужно вытерпеть. Прошлая угроза помнится ему хорошо, не говоря уж о том, что теперь под ним брюки, в которых потом ещё как-то придётся идти.

К счастью, вечно это не продолжается, как бы ему не казалось. Его снова посылают в туалет, наконец-то, и на этот раз он задерживается там не столь долго, идёт туда – быстрее, всё той же кошмарной походкой, с меньшим, но заметным, стыдом на лице. Возвращаясь, встаёт в ту же позу, уже без колебаний, но это, по всей видимости, его раннюю медлительность не извиняет. Улыбка графа не сулит ничего хорошего. Уже нет полной уверенности в том, что это будет «быстрый секс».

Он достаёт виброяйцо. О том, что похоже на вибраторы, Анри более-менее слышал, немного секспросвета в подростковые годы у него всё же было – благо и интернет, и ноутбук, имелись у него уже тогда, хотя использовались, в основном, не для этого. Оно проходит туго, и Анри с тихим выдохом старается расслабиться сильнее, затем – задерживает дыхание, чувствуя, как внутрь него проникает вибратор – это отдаётся волной жара. Когда Винсент тянет за хвостик, Анри издаёт короткий звук, лишь напоминающий стон, и слегка дёргается.

Затем он отстраняется.

Говорит, что можно одеваться. С этим виброяйцом ему придётся проходить весь день – смысл подобного мероприятия, пока что, кажется туманным. Это определённо было бы дискомфортно и унизительно, впрочем – разве этого недостаточно? Оказывается, что нет. Анри успевает встать и начать натягивать брюки. К тому моменту, как он начинает застёгивать пуговицу, включается вибрация, и он вздрагивает, резко выпрямившись, сжавшись внутри, неровно – выдыхает, смотря на Винсента. Сводит брови.

Теперь уже понятнее. Чёрт подери.

Это приятно. Дразняще, слабо, но чувствуется отлично, разливается слабостью по телу, особенно – по бёдрам. Анри задерживает взгляд на графе, на секунду вопросительный, но затем лишь полный осознания, что ему придётся вынести. Принятием – да, чёрт возьми, пусть будет так, господи. Если это то, чего Вы желаете, милорд. Его недовольный вид, стоило замешкаться, от него не ускользнул – видимо, это последствия.

Он говорит, что теперь его следует одеть. «Обычная рутина», да. «Уже почти привык», как же. Очень вовремя Винсент решил эту рутину разнообразить – как чувствует. Не поместье благородного дома, а шоу экстрасенсов какое-то.

- Сию минуту, милорд, - его голос уже звучит слаще, в контролируемых пределах. Очевидно, та самая послушность распространяется не только на моменты, когда внутри него член, но и частично на любые другие посторонние предметы. Анри застёгивает брюки и возвращается к одежде, что пришлось отложить – поначалу немного сгорбившись, зажато, при ходьбе вибратор двигается внутри, и взгляд мутнеет, когда он попадает более удачно, но мутнеет слегка.

К этому можно привыкнуть. Если запереться у себя в комнате, выползая только на ту самую рутину, а значит три раза в день, то не так уж и страшно. Анри подбадривает себя этим, снимая с него халат, и начинает одевать. Движения уже не такие чёткие, как обычно, и больше напоминают первый день, вперемешку – прикосновений больше, и они даже интимнее, чем стали после. Поправляя ворот рубашки, Анри смотрит ему в глаза чуть расфокусировано, но видно – сейчас для него это вполне терпимо.

Одевать его снизу вновь становится слишком уж тяжело, и может ещё больше – после того, как стоял перед ним, спустив брюки. Как только Анри заканчивает с одеждой, граф его отпускает. Ждёт свой завтрак. Он выходит, поклонившись неуверенным движением, нехотя, неловко, и тихо закрывает за собой дверь. Сейчас здесь никого не должно быть, в коридоре.

Анри осматривается. Действительно пусто. Прислушивается – вибратор не слышно, что странно, по его познаниям слышно должно быть. Сейчас здесь настолько тихо, что невозможно было бы не услышать, но всё же, как ни прислушивайся, - ничего. Затем он тренирует походку, – весело ребятам с охраны будет смотреть, как он ходит туда-сюда, - чтобы та не выглядела совсем уж странно, пытается выпрямиться, примериться, поправить всё, но сидит оно, кажется, крепко, пусть так и не чувствуется. Понимая, что результата лучше он не получит, Анри медленным, странноватым шагом направляется на первый этаж. Избегает посторонних взглядов, пряча лицо, но старается держаться так, чтобы это было не слишком очевидно. Путь до кухни кажется невероятно долгим.

Его голос звучит странно даже когда он говорит с коллегами. К счастью, завтрак уже готов к сроку, и долго ждать его не приходится – сегодня это блинчики с жидким клубничным джемом, средне-сладким, и яичница с беконом. Анри попросил два варианта заранее, не зная, любит ли граф сладкое. Всё это предстоит отнести обратно наверх. Никто не обращает внимания на то, как осторожно он это делает, хотя обычно он сам, да и все слуги, подобные вещи выполняют чётко и быстро, лучше любого официанта. У них, слава богу, хватает своих дел.

Подниматься по лестнице тяжелее, чем спускаться, и как раз в это время режим меняется – становится интенсивнее, вибрация пульсирует, дразнит сильнее. Анри останавливается мгновенно, как только понимает, что что-то изменилось, чтобы с этой самой лестницы не навернуться, и стоит ещё секунд десять, собираясь с силами. Ему становится жарко. Один из слуг проходит по второму этажу и смотрит на него непонимающим взглядом – «что за перфоманс?». Анри не реагирует и вскоре продолжает подниматься. Так же медленно – возвращается к Винсенту.

- Завтрак, милорд, - при одном взгляде на него возбуждение усиливается: это сделал с ним он, и он один знает, каково ему сейчас, это чувство внутри – немного напоминает то, как он растрахивал его пальцами. Анри медленно проходит до столика, чтобы поставить на него поднос. Его походка стала менее сгорбленной, но не сильно менее чудаковатой.

- На выбор, - голос звучит приглушённо. – Я не знал, по нраву ли Вам сладкое.

Винсент отвечает, что сегодня у него настроение на сладкое есть, смотрит – откровенно, именно так, как способен смотреть на тебя человек, который может нагнуть тебя и трахнуть в любой момент. Слабая дрожь пробегает по шее, и Анри чувствует, как намечающийся стояк уже становится дискомфортным, а значит – заметным.

Чёрт подери.

- Приятного аппетита, - ещё один неловкий поклон, и Анри выходит в коридор, осматривается по сторонам, прислоняясь спиной к двери. Сейчас никого нет. Но что делать дальше? Если идти сейчас до комнаты, или до любого помещения, где есть что-нибудь, чтобы прикрыться, и чтобы это не выглядело странно, он неизбежно с кем-то столкнётся. Едва ли не заметить его стояк сейчас будет хоть сколько-нибудь возможно. Слышатся шаги – и он заворачивает в сторону ближайшей комнаты. Хватает оттуда первое попавшееся полотенце и выходит обратно.

Есть план – зайти в прачечную, забрать своё постельное белье, и оставить там это полотенце. Отличный план, прекрасный. На то, чтобы его выполнить, уходит уйма времени – со стояком передвигаться приемлемым шагом совершенно невозможно. В прачечной он встречает Кэтрин.

- Доброе утро!

- Доброе, Кэтрин.

Он старается особо на неё не смотреть, возится с бельём к ней спиной. Кэтрин начинает что-то рассказывать, смеётся, говорит о том, как она ждёт дня рождения лорда Виктора – ей всегда нравились всякие приёмы и балы. Анри кивает, кое-как соглашаясь, благо много внимания ей не требуется, а потом говорит:

- Прошу прощения, мне надо бежать.

Что забавно – бежать у него не очень получается, разумеется. Но теперь можно переждать хоть немного в своей комнате, как только он до неё добирается. Анри падает на кровать сгибается, несколько раз сжимает вибратор внутри. Жарко. Он лежит так ещё какое-то время, до тех пор, пока не приходит пора забирать посуду, и поднимается уже со своим личным столовым полотенцем, чтобы забрать поднос, сделав даже не крюк, а несколько хороших таких виражей, в попытках избежать людей. На этот раз он на Винсента не смотрит намеренно, избегает его взгляда, и кое-как поднос забирает. Нести его так, одной рукой, занятие рискованное, но и подобным вещам его учили.

Этот путь тянется невыносимо долго.

Оставшееся время до обеда Анри проводит вновь запираясь у себя. Режимы меняются пару раз, и в какой-то момент он уже начинает извиваться на кровати, сгибаться, беззвучно простанывая. Желание становится всё сильнее, и всё чаще вспоминаются прикосновения Винсента по его телу, выражение его лица, его член внутри, то, как он его трахал, и как тело сводило от наслаждения – может, была бы возможность представить кого другого, то так бы он и сделал, но эти воспоминания – самые яркие, самые настоящие. Среди них мелькают прикосновения Кристофера – к его лицу, пока они засыпали, по его волосам, но Анри отгоняет их настолько глубоко, насколько это вообще возможно.

Никогда это всё не должно его коснуться.

И почему он вообще думает о нём? Только не сейчас, только не так. Тем более, этого всё равно – мало.

Ко времени обеда Анри успевает подрочить несколько раз – помогает, но ненадолго. Решение было вынужденным – терпеть так весь день он явно бы не смог, и никто его сейчас не увидит, никто не узнает, кроме него самого, пусть даже и это уже слишком много. Отвратительно. Но так сладко. Он смотрит на себя в зеркало как раз после, когда уже пора идти, и поправляет волосы, одежду – снова выглядит так себе, взгляд уже порядком затуманенный, выражение лица странное. Спустя несколько попыток удаётся хоть как-то своё развратное состояние скрыть. Сегодня он весь день носится с этим проклятым полотенцем. Обед тяжелее – и он идёт ещё медленнее. Адалинда провожает его обеспокоенным взглядом – сегодня она моет полы в главном зале.

- Анри, душенька, ты в порядке?

- Всё хорошо. Ногу подвернул. Повязку уже наложил. Спасибо…

Она качает головой, продолжая намывать пол. Спасибо, что это она – ей бы ничего такого и в голову не пришло. Кое-как Анри добирается до комнаты Винсента, и за то время, что пришлось идти, он уже снова дико возбуждён – эти режимы становятся всё менее милосердными.

- Обед, милорд, - этот поднос на одной руке на данный момент уже впечатляет, и как никто не додумался таким вот образом слуг тренировать – после такого носиться с этими подносами будут, как с пёрышками. Анри осторожно, аккуратно опускает его на столик, и поправляет приборы.

- Приятного аппетита, - сейчас его голос звучит так, словно он предлагает отведать его самого, с таким-то видом. Но он ещё держится. Кое-как, но держится. Разумеется, его руки всё так же дрожат, заметно подрагивают уже и коленки, когда он стоит ровно. Более-менее ему удалось выправить походку – выглядит, надо сказать, чинно, слишком прямая спина, эти медленные шаги. Все, кому удалось это всё же увидеть, небось недоумевают, насколько ж ему делать нечего. Поклон выглядит резким – он склоняет голову, и волосы падают ему на лицо. Приглаживая их, снова собираясь, он выходит обратно в коридор.

Нет, терпеть невозможно. Ещё так идти – это просто кошмар. Анри ищет ближайшую комнату, коей оказывается пустующая гостевая спальня, и прячется в туалете. Терпеть – невыносимо, и дрочить приходится там, оперевшись на тумбу. Надо же было так низко пасть…

Он закрывает себе рот рукой, уже не уверенный в том, что следующий стон получится беззвучным. За собой приходится убирать. Мыть руки. А затем – возвращаться за посудой. Относить её, вновь прячась от всех, спешно класть и идти в свою комнату. Он уже не уверен, что этого никто не слышит, когда вибрация меняется в очередной раз, прямо на кухне, где он и сгибается.

В своей комнате Анри падает обратно на кровать. Он почти выдержал – половина уже пройдена, но сходит с ума всё быстрее, желание не уходит, накапливается, сколько ни дрочи, и ему постоянно жарко. За то время, что Анри так лежал, он начинает потираться о кровать бёдрами, в конец теряя остатки стыда. В мыслях уже слышится, как он его просит.

Нет.

Он закрывает себе рот крепко, приглушая пошлый стон, и сжимается уже в который раз, чтобы почувствовать сильнее. Запрокидывает голову и стонет снова, вымученно, двигая бёдрами. Становится ясно, что никакая дрочка ему не поможет. Хочется, чтобы вставили, - нестерпимо. К вечеру крышу сносит окончательно, время начинает тянуться ещё медленнее, чем прежде, и он решает, что больше уже не может. Ещё немного – и он попросту двинется. Пытаясь всё же привести себя в порядок перед зеркалом, на себя Анри смотрит уже в край мутным взглядом. Цепляется за край рамы, стараясь перетерпеть очередную волну желания, от которой сводит всё тело.

Придётся идти. Придётся идти к нему – сейчас.

Он выходит уже пошатываясь, но быстро возвращает равновесие. Напрягается насколько может, чтобы собраться, и старается идти быстрее. Сегодня ему удавалось избегать Кристофера несколько раз, один из которых он буквально приказал ему жестом не приближаться, дескать он «занят». Как назло, по пути он встречается вновь – Анри видит его за поворотом, и тут же подаётся назад, прячась за стену. Прислоняется к ней спиной, тяжело дыша.

Что он делает? Боже.

Но встречаться с ним сейчас, по пути к графу, планируя умолять его себя выебать… даже если бы Кристофер ничего не заметил, что чрезвычайно маловероятно, с такими воспоминаниями ему жить не хотелось. Смотреть ему в глаза сейчас – тоже.

Минут через пять Анри продолжает путь. Добирается до комнаты графа – стук звучит неуверенно, но входит Анри быстро. Прикусив губу, он опускается на колени, а затем – опускается в пол.

- Милорд…

Его голос дрожит. Лицо горит от нестерпимого стыда. До чего он дошёл? Он действительно собирается это сказать? Желание вновь прокатывает по телу, и Анри выгибается, тихо простонав, понимает – да. Собирается.

- Прошу Вас… возьмите меня…

Он вытягивается на руках, чуть приподнимаясь, и смотрит на него, взгляд совершенно развратный.

- Я не могу больше… всё что прикажете, я всё сделаю…

Его руки сжимаются в кулаки.

- Больше не выдержу… не могу... пожалуйста, возьмите меня...

Винсент подзывает его к себе – в его голосе звучит снисхождение, и он явно доволен. Небось, знал, чем это закончится. Анри понятия не имеет, единственный ли он на свете такой чувствительный, работает ли это на всех, и сколько раз за свою жизнь граф, обладающий, по всей видимости, извращённой фантазией, подобное проделывал.

И сейчас ему плевать.

От тона его голоса всё внутри сжимается – хочется, нестерпимо, настолько, что пришлось отбросить эту свою гордость. Хорошо, что он расчертил для себя какие-то границы, успел свою новую жизнь хоть как-то принять. Что бы он делал в противном случае? Полз бы к нему так же, на коленях, тяжело дыша? Каждый сантиметр этого пути отзывается во всём теле – вибратор внутри смещается, и сам Анри прекрасно своё поведение осознаёт, весь этот момент он чувствует прекрасно.

Доползая до графа, он прислоняется щекой к его ноге, и потирается, жарко выдыхая. Невозможно. Невыносимо. То, что это случилось из-за его поведения с утра, он понимает, думает – надо как-то извиниться, загладить вину, доставить ему «удовольствие», как он сам говорил, «наслаждаться», и отчасти поэтому его поведение сейчас такое. Но лишь отчасти – он, действительно, дошёл до этой точки, и он, действительно, готов сейчас сделать всё, как и сказал.

Как же жарко. Как же мучительно сладко внутри.

Его пальцы касаются щеки – Анри льнёт к ним, забываясь. Сегодня лучше не думать, или думать минимально, тем более – думать уже невозможно. Он передумал всё ещё в своей комнате, времени было много, и тянулось оно кошмарно медленно. Этап отрицания и принятия он уже прошёл. Он уже решил – надо просто это сделать, хотя решением это называть, конечно же, было бы смешно. За него всё прекрасно решило его собственное тело.

Винсент приподнимает его лицо, заставляя смотреть в глаза, и Анри смотрит, всё тем же взглядом, полным мучительного желания, в котором уже мало чего осталось кроме. Разумеется, ему стыдно, и это, разумеется, унизительно, но сейчас – кто, как не он сам, себя унизил? Это желание он тоже, как мог, принял.

Он отдаёт приказ – казалось бы, несложный – и говорит ему, что садиться на член Анри будет сам. С такого расстояния ещё перед тем, как граф расстёгивает брюки, его стояк уже заметен, и сейчас это кажется исключительно приятным фактом.

Он подумает обо всём этом после. После, после, только не сейчас. Сейчас – слишком, ужасно, до боли, хочется, и даже предвкушение от его слов вызывают протяжный рваный выдох. Пусть так, хоть как – как угодно.

Анри расстёгивает свои брюки, и сейчас этот процесс со стороны уже не кажется таким вынужденным, как прежде. Приспускает их, и бельё, забираясь ему на колени сразу, ещё не выполнив первый приказ. Руки Анри ложатся Винсенту на шею, на несколько секунд он опускает голову к его шее – эта близость обжигает, дурманит чужим запахом, слишком хорошо помнит тело, как он его касался, и слишком крепко это теперь ассоциируется с сексом, ведь других альтернатив нет.

Наконец, он слегка отстраняется, и смотрит ему в глаза, напоминая себе – Винсент, очевидно, любит смотреть, как меняется его лицо в процессе. Анри напрягается, сжимая губы, стараясь вытолкнуть из себя вибратор, и цепляется за чужие плечи крепче, чувствуя, как уже почти всё – коротко стонет, и игрушка падает, отскакивая от кресла, на пол.

Анри издаёт облегчённый выдох, но легче ему явно не становится – да, вибрации больше не чувствуется, но и чего-то внутри – тоже, не стало прохладнее, и желание никуда не уходит, эта мучительная слабость во всём теле остаётся. Внутри поддевает острым ощущением, осознанием – сейчас он собирается вставить себе самостоятельно, и будет самостоятельно на нём скакать. Его пальцы касаются члена, Анри направляет его, опускаясь ниже, касаясь головкой между своих ягодиц. Мало, мало, прикосновения мало – нужно скорее, сейчас не время для того стеснения, он уже далеко не в том состоянии.

Аккуратно, опускаясь, Анри вводит в себя его член, придерживая пальцами – его дыхание замерло, и взгляд, кажется, поплыл ещё больше от удовольствия. Наконец-то, он это чувствует – те ощущения, что изводили его весь день, наконец-то он внутри, но этого до сих пор мало, и он опускается ещё ниже, пока потребность в том, чтобы придерживать, не отпадает. С его губ срывается глубокий удовлетворённый стон.

Как же хорошо.

Он толкается внутрь – и стон становится слаще, откровеннее, пальцы сжимаются крепче на его плечах. Бездумно, Анри начинает двигать бёдрами, пока ещё не насаживаясь, и тихо, дрожаще выдыхает, когда Винсент притягивает его к себе за шиворот, распускает ленту на шее, оставляет горячий поцелуй. Его прикосновения ощущаются всё так же, но сейчас, когда он сам сказал ему, что тот может делать с ним всё, что хочет, чувство принадлежности ярче – и это заметно. По тому, как легко увлечь его прикосновением, насколько податливо он реагирует на любое его движение, как расслабленно тело. Вдобавок, он оставляет на нём след – как будто бы причин помнить обо всём этом у него мало.

Его дыхание обжигает.

Винсент говорит, что в этот раз разрешается дрочить – Анри издаёт короткий нервный смешок, на выдохе послушно опускаясь на его член вместе с тем, как он надавливает на плечи, и стонет, чувствуя его глубже в себе. Своим разрешением он пока решает не пользоваться – ему, вообще-то, за день этой самой мастурбации хватило, наверное, на недели две вперёд, не говоря уж о том, что он далеко не уверен, не кончит ли практически сразу, если начнёт ещё и касаться себя. Нет – сейчас держаться за него гораздо приятнее. Гораздо приятнее двигаться, уже начиная насаживаться, в том темпе, что он ему диктует, не замечая, как сминает его одежду в пальцах, глубоко пропуская в себя его член, сжимаясь – и чувствуя ещё лучше. К нынешнему моменту смазки в нём осталось не так много, и эти движения идут туговато, даются лучше – слишком медленно, но пока что достаточно и этого. Слишком, слишком хотелось – пусть так, даже если приходится обхватывать его член плотнее, стараясь прочувствовать лучше.

Поразительно, до какого состояния ему удалось его довести.

Он обхватывает за волосы – становится грубее – и тянет насаживаться быстрее, в более резком темпе, пропускать в себя член – глубже. Анри стонет, слегка приподнимая голову, и легко увлекается, сосредотачиваясь на его прикосновениях, двигаясь именно так, как он его направляет. Становится жарче, слаще – и он стонет уже громче, опускаясь до конца. Тут же прикусывает губу, вспоминая - в прошлый раз его услышали.

Винсент закидывает ленту обратно на шею и завязывает, теперь уже крепко – дыхание немного спирает, и Анри выдыхает коротко, хрипло стонет, начиная насаживаться самостоятельно на его член, быстрее, слегка отталкиваясь от его плеч. Двигает бёдрами активнее, нетерпеливее, прикрывая глаза – да, вот так уже лучше, ещё сильнее – и резко опускается, издав тонкий стон.

Как хорошо.

Сейчас не отвлекают посторонние мысли, и возбуждение слишком сильное, чтобы всё происходящее хоть как бы то ни было смущало, а потому расслабиться выходит лучше, чем прежде, и оттого всё чувствуется намного слаще, сильнее, желание пробирает немного глубже, свободно расходится по всему телу. Движения Анри – тоже свободные, видно, что физически он подготовлен неплохо, действительно – вынослив, и чем дольше это продолжается, тем лучше у него выходит делать приятно и себе самому.

Кто бы мог подумать, что он начнёт «доставлять ему удовольствие» самостоятельно так скоро. Анри смотрит ему в глаза, ловит в них искры удовольствия, когда в собственных, наверное, кроме них нет вообще ничего. Сейчас это кажется приятным – обслуживать его, возможно, потому что самому хочется едва ли не сильнее, а может, потому что всё происходит не совсем так, как ему казалось будет происходить. Винсент касается его – кажется, что больше – и сегодня они ближе; всё, что он делает, - интимнее. Закрадывается ощущение, что граф и сам не ожидал, что всё пройдёт так хорошо, и в некоторой степени тоже потерял голову – наверное, это приятно, по крайней мере, приятнее, чем слетать с катушек одному.

Он принимается придушивать его за ленту, и стоны Анри приглушаются, выдохи – становятся осторожнее, в голове мутнеет. Приятно, немного страшновато поначалу, каждый раз мучительно крутит в груди. Приходится двигаться теперь уже с приоткрытыми губами, чтобы хватало воздуха, и стоны оттого становятся откровеннее.

Его пальцы крепко сжимаются на бёдрах – приятно – и с новым движением Анри чувствует толчок навстречу. Хорошо, слишком хорошо, он цепляется за его плечи судорожно, и сам подрагивает, громко застонав, опускается снова – и вновь движение навстречу, выбивающее уже скулёж.

- Милорд…

Его голос звучит умоляюще – на мгновение хочется попросить его остановиться, но Анри прикусывает язык, понимая, что это далеко не то, чего ему бы самому хотелось. Теперь его руки вновь направляют, может, не так строго, как раньше, но чувствовать этот нажим приятно, и он послушно ускоряет движения, когда Винсент начинает подгонять, постепенно – поднимаясь больше, чтобы вновь опуститься на всю длину, выбивая из себя очередной пошлый скулёж, пока он не кончает внутрь. Анри вжимается в него бёдрами, подрагивая, кусает губы, ещё издавая тихие стоны. В его взгляде читается отчётливо, что в такие моменты он чувствует себя его шлюхой лучше всего.

Жаль, не успел кончить сам – очевидно, целый день мастурбации не прошёл бесследно, и теперь, чтобы удовлетвориться, потребуется несколько больше. Его слегка потряхивает, когда Винсент поднимает его за волосы и так же укладывает на стол, заставляя выставить задницу. Движения Анри немного неловкие, он слишком пьян от возбуждения, и брюки не снимал полностью, что сейчас, кажется, отсылает их к утру – не на кровати, но на столе, он его всё же так выебет. Анри укладывает руки на лакированную поверхность, немного приподнимается, горячо дыша, и неосознанно насаживается на его член вместе с тем, как Винсент ему вставляет, с протяжным сладким стоном.

Чёрт.

Всё же намного приятнее, когда он берёт его сам – звуки срываются чаще, совершенно пьяные, уже наполовину всхлипывающие, но несколько приглушаются, когда граф тянет за ленту – Анри выгибается, немного приподнимаясь на руках, старается как-то контролировать дыхание, в конце концов замирая, расслабляясь полностью, и напрягается от удовольствия, сжимая в себе его член. С этими движениями его болтает, заставляя немного выгибаться всё снова и снова, и голову кружит, так что к тому моменту, когда граф касается губами плеч, Анри уже весь подрагивает, и дыхание его совсем сбито.

Он сладко стонет лишь от того, как Винсент нависает над ним, как вжимает его собой в стол, вставляя глубже – слишком приятно сейчас чувствовать себя под ним, и это ощущается слишком ясно, отдаёт по всему телу, настолько, что вряд ли получится потом игнорировать. Со стороны это также заметно прекрасно – его стон был такой, словно только этого Анри целый день и ждал, по всему телу прошлись мурашки, и он раздвинул ноги немного шире, с наслаждением простонав вновь на очередном толчке. Ему это нравится слишком сильно – и это заметно по каждой реакции его тела.

Разумеется, столь пьяный от желания, вжатый в стол, Анри никак не сопротивляется, чтобы там граф ни делал, и приоткрывает губы послушно, обхватывает ими его пальцы, стараясь не касаться зубами, пока он потрахивает его в рот в такт с толчками. Внизу живота сжимает сильнее – он представляет, как сосёт ему, и понимает, что отсосал бы и сегодня, успей граф его научить, если бы тому этого захотелось. С губ срывается тонкий стон, и он поджимает их, растворяясь в этом дурманящем ощущении, словно его используют и спереди, и сзади.

Анри проводит по его пальцам горячим языком.

Как же хорошо. Если Винсент выбирал момент, когда вновь залезть ему в голову, то этот как раз идеальный – Анри нечего было бы сказать ему, или скорее уж себе, в оправдание, пока тихо, сладко постанывает, сжимая губы на его пальцах, всё ещё чувствующий слишком хорошо тяжесть его тела, каждое его движение, неровное дыхание, тяжёлые выдохи, с которыми он толкается внутрь.

Да, ему захотелось приползти к нему ещё несколько часов назад, и ещё раньше он начал вспоминать о том, как Винсент трахал его в прошлый раз. Анри поджимает губы, обхватывая его пальцы крепче, и шумно выдыхает через нос, тут же сладко промычав на очередном толчке. Он проводит языком, когда граф замедляется, практически хаотично облизывая пальцы – голова совсем не работает.

Он вновь его инструктирует, учит, как доставлять ему удовольствие правильно, и Анри сбито выдыхает, чувствуя лучше, пока он двигается медленно, как глубоко входит его член. Проводит языком уже более чувственно, наклоняя голову, и инстинктивно сам скользит губами по его пальцам, пока темп вновь не ускоряется – приходится остановиться, сжать губы. Винсент сказал делать всё, чтобы ему было удобнее его трахать, и Анри слегка поднимает бёдра, подставляясь под его толчки, - сладко стонет, когда с очередным движением он попадает особенно удачно. Он подхватывает каждое его движение, контролируя его кое-где неуловимо, а где-то – грубо, и Анри расслабляется, не мешая делать с собой всё, что ему вздумается: сжимается, когда он шлёпает по заднице, болезненно-сладко застонав; так слишком хорошо чувствуется его член.

Невозможно.

Конечно, ответить на его слова он ничего не может, и о том, нравится ли ему, когда берут с обеих сторон, лучше не задумываться вовсе, но игнорировать то, как приятно быть сейчас в его руках, пока он контролирует даже дыхание, невозможно. Даже если секс, поначалу бывший более чувственным, снова стал грубым, и он вновь начал брать его как свою вещь, всё равно сейчас – безумно хорошо, и этого уже вполне хватает, чтобы чувствовать себя шлюхой.

Анри выпускает его пальцы изо рта с горячим выдохом, губы теперь влажные, и он до сих пор прекрасно чувствует, как Винсент трахает его, помимо смазки, так легко, в основном из-за того, как кончил в него первый раз. Он тонко коротко стонет, когда тот натягивает его за волосы, и тихо хнычет – толчки становятся сильнее, с новым его мотнуло по столу, отчего тот немного сдвинулся, и Анри вцепился в него пальцами, потянул на себя, чтобы удержаться на месте. Слишком хорошо. Слишком сильно – звуки, которые он издаёт, уже ноющие, скулящие, колени заметно дрожат, и в какой-то момент он хнычет, сжимаясь, и кончает, проводя ногтями по поверхности стола.

Он сглатывает. Смотрит на Винсента взглядом всё ещё расфокусированным, но гамма эмоций в его глазах богатая: видно, что его ещё не отпустило, словно мог бы продолжать, но вместе с тем и заметно, как полное осознание всего произошедшего уже прокралось в голову, и все моменты, как он приполз к нему, трахал себя его членом, каково было в последние минуты, когда собственное возбуждение уже спало, но он ещё продолжал вбивать его в стол, - проносятся в новых красках, гораздо более осмысленными картинами. Но больше всего – он смотрит на него именно так, как и ожидаешь от человека, которого только что жёстко отымели.

Анри падает обратно на стол, подставив вытянутые руки, и опускает голову, тяжело дыша. Теперь дрожит всё тело – не только ноги или руки, как раньше, и потряхивает его весьма заметно: то ли от секса, то ли в результат всего прошедшего дня.

- Да, милорд, - его голос звучит тихо.

Когда Винсент уходит в душ, Анри всё ещё стоит в таком же положении. Для того, чтобы прийти в себя, ему явно требуется время.

Проходит несколько минут. Он не закрывает глаза – смотрит на стол под собой, пытаясь осмыслить произошедшее даже не столь словами, сколь образами, поскольку мысли к нему, пока что, не возвращаются. К тому же, так и неизвестно, какими словами это всё вообще можно было бы описать. Анри сжимает руки в кулаки и протяжно выдыхает – внутри, да и по ногам, чувствуется его сперма.

Наконец, он потирает лицо и медленно поднимается. Ослабляет ленту на шее. Надо раздеться, пока не испачкал всё ещё сильнее – по крайней мере, снять брюки. Неловкими движениями он стягивает их с себя и аккуратно складывает, чувствуя себя непривычно медленным. По меньшей мере, это был чрезвычайно утомительный день.

Лучше бы его не повторять.

Надо как-то прийти в себя. Анри облокачивается одной рукой на кресло и старается выровнять дыхание, прикрывает глаза, приглаживает волосы – он сейчас, видимо, жутко растрёпанный. Всё ещё чувствуется укус на загривке, и он потирает шею. Желание всё как-то осмыслить не покидает, но слов по-прежнему не находится – из-за этого внутреннего тупика думать об обыденных вещах тоже становится трудно.

Ему снова придётся спускаться в черти знает каком виде. Ему нужно как-то убраться. И ему определённо нужен ещё один комплект одежды – желательно хранящийся прямо здесь, но просить об этом графа он, разумеется, не станет. Пожалуй, ему также не помешало бы носить с собой перчатки. Хорошо, что сейчас его руки относительно чистые – себя он не касался. Знай Винсент, сколько ему приходилось сегодня дрочить, вероятно, и не стал бы предлагать. Приходит мысль, что мог бы кончить и два раза, не будь так изнурён. Анри вновь протяжно выдыхает, стараясь сдержаться от того, чтобы что-нибудь не ударить.

Нужно подготовить одежду.

Он старается её не касаться – держаться за вешалки. Для того, чтобы подготовить комплект с обычной тщательностью, времени уходит больше. Готовый набор Анри аккуратно раскладывает на кровати и открывает окно, чтобы проветрить. Заправляет шторы, прежде чем встать, как и раньше, у двери в ванную, держа в руках одежду.