Переполох в поместье начался с самого утра.

Нет, если уж описывать события с точностью, то начался он, в общем-то, ещё за несколько дней до приезда молодого графа. Слишком многое нужно было подготовить, слишком многие углы вычистить – прислуга, в эти дни, старалась даже пуще прежнего, хотя и в обычные дни на усердие не жаловалась. Атмосфера искрилась нервозностью, давила напряжением, и напряжение это усиливалось, приближаясь, словно тайфун, к нынешнему дню, чтобы разразиться, наконец, какому-нибудь бедолаге на голову.

Переживать было о чём.

Например, Кэтрин говорила, что у молодого господина, видимо, железная хватка, раз он так успешен в делах семьи!

Адалинда, наоборот, вспоминала, каким чудесным он был ребёнком, послушным, благородным – не мог из него вырасти плохой человек.

Кристофер, в одну из тех минут, что им удалось побыть наедине, вспоминал ту историю, какое-то разбирательство, непонятные, тёмные дела – никто так до конца и не понял, а что случилось, но такие новости всегда не к добру.

Анри кивал – да, не к добру, да только что уж поделать. Выводы делать рано, а главное – бесполезно.

Конечно же, в завершение всех этих сплетен да перетолков, никто не знал, а как с графом, собственно, обращаться. Никто не знал, что он теперь любит, каков его распорядок дня, какие обращения он предпочитает, где больше будет проводить времени, любит ли он, чтобы его не отвлекали, или предпочитает, чтобы прислуга всегда была под рукой. Все надеялись, что эта информация им поступит от прислуги, что была у него в летнем поместье, но та, как назло, то ли задерживалась, то ли не намеревалась приходить вовсе. Из той информации, что удалось получить, было только одно – «он постоянно занят».

Чрезвычайно полезно, нечего сказать!

Все более-менее были уверены в том, что он выберет себе кого-нибудь в личное распоряжение. Это было бы совершенно естественно, особенно если граф планировал задержаться надолго. Обратный исход считался бы скорее исключением, и исключением крайне редким. Никто, разумеется, не знал, кто это будет. А потому дёргались все.

Правда, по разным причинам: Роберт, например, был бы рад, и Натали – была бы, от чего готовились как в первый и последний раз. Это ведь, своего рода, повышение в статусе, действительно – большая честь. Кое-кто, наоборот, таких проблем себе не хотел – не был уверен, что справится, или слишком привык к тому, как всё идёт. Анри, пожалуй, был в числе что вторых, что первых, наполовину. Как-то уж слишком неудачно всё складывалось, ведь если с самого начала ничего неизвестно, то и оплошностей не избежать. Но всё же, и он, готовился. Проверил униформу, наверное, раз пять.

Анри тоже помнил его, как Адалинда, – с детства. Помнил достаточно смутно, как и себя самого. На такие сведения полагаться было глупо – люди меняются. Но он был почти уверен, что выбор падёт не на него, и это немного успокаивало. Как говорила ему мать, и как в целом было заведено, выбирали обычно того, кто работает долго, кого-то наиболее опытного, может быть – даже знакомого. Надёжный вариант. Логичный. Ни первым, ни вторым, он себя не считал, сколь бы усердно ни старался выполнять свои обязанности.

К его приезду построили всю прислугу. На данный момент все были уже вышколены настолько, что поклон вышел синхронным. Первое впечатление, говорят, самое сильное. И от него оно было, преимущественно, приятным. Как только Винсент ушёл, всем скомандовали вернуться к своим делам. На данный момент этим делом было подготовить столовую. Кристофер был с ним, и это хорошо – его присутствие немного успокаивало.

- Знаешь, у меня отчего-то недоброе предчувствие, - тот говорил тихо, раздвигая гардины, а потом и поправляя их. – Что-то здесь как будто не так.

Анри прервал его жестом – молчи. Делать какие-либо умозаключения, добрые ли, злые ли, было глупо, да к тому же страшно невежливо. Какая, в конце концов, разница, каков он? Что это, в сущности, меняет? Обязанности – всё те же. Поведение – такое же. И уж точно такое же уважение.

- Ты на работе всё время как робот, - Кристофер улыбается, заканчивая с левой гардиной, и переходя ко второй. – А вне неё тебя пойди излови ещё!

Анри подзывает его к себе, чтобы тот помог расстелить скатерть, а затем отпускает, принимаясь выравнивать её по краям.

- Кристофер, я не робот. Я профессионал, - он позволяет себе небольшую улыбку. – Тебе бы тоже не помешало им быть, хотя бы иногда. Вылетишь – так мне что делать? Постарайся как следует, важный день.

- Поскорее бы этот «важный день» закончился – все так на иголках, что приблизиться страшно – того и глядишь насквозь проткнут.

Анри тихо смеётся. Действительно. Работа здесь, в общем-то, в обычные дни кажется достаточно спокойной, даже размеренной. Дел всегда много, но он к этому привык ещё с детства, и все здесь – своего рода семья. Не самая милосердная, может. Но да к кому семья милосердна? Нынешний порядок вещей ему, большую часть времени, нравился. Последний раз, как он сделал какой-то проступок, уже и не год, и не два был назад. Когда нет поводов придираться – жизнь в поместье кажется красивой и исполненной некоего благородства, даже из-за кулис.

Когда Анри уже заканчивает поправлять цветы, двери распахиваются, и старшая горничная командует им жестом.

- Всем собраться в главном зале, - а затем, уже тише: - Живо, живо!

Кристофер подрывается, Анри, немного замешкав, идёт за ним следом – стало быть, действительно что-то будет. Ему почему-то до самого конца казалось, что выбирать будет дворецкий, и весь этот стресс достанется кому-то одному.

На ходу, он поправляет униформу уже в седьмой раз.

«Винсент Эстридсен». Теперь, он к ним обращается. Как и сказала главная горничная, вся прислуга собралась в главном зале, и всех, чьи обязанности распространялись не только на кухню или другие узкоспециализированные области, выстроили здесь. Как обычно, это заняло не больше пары минут, и то только потому, что бедной Кэтрин пришлось нестись аж с другого конца поместья.

Он улыбается. Все остальные – нет.

Он говорит: «расслабьтесь», но Анри, как и добрая половина его коллег, этого делать явно не собираются. Не так уж много времени нужно провести здесь, чтобы понять, что расслабляться никогда особо не следует, но всегда стоит делать вид, если что-то не так, что всё под контролем. Наконец, напряжение подбирается и к нему.

Что, если это будет он? Что, если это будет Кристофер? Если выберут его, то вылетит он отсюда ещё до заката, и тогда уж, действительно, что ему делать, с кем говорить не так, чтобы вскользь, а действительно «по душам». А если выберут его – что ему, в конце концов, делать? Он был к этому, объективно, не готов. Он этого, объективно, не заслуживал.

Сдерживать все эти мысли, чтобы они не проступили у него на лице, стало как будто бы сложнее обычного, но он помнил: это, в сущности, ничего не меняет. Ни его положения, ни его, в широком смысле, обязанностей. Нужно сохранять лицо. Это последнее, как говорила ему мать, что ты должен уронить – своё достоинство.

И сегодня был явно не тот день, в который он планировал его терять.

«Ты. Пойдёшь со мной».

Сверзилось. То, насколько похолодели пальцы, можно было почувствовать и не прикасаясь, но спокойствие на лице удалось удержать. Сейчас – даже легче, хоть и сложно сказать, от шока ли, или просто потому, что его этому учили, и всё остальное автоматически отошло на второй план.

Он проследовал за ним, краем глаз зацепив выражение лиц присутствующих: зависть, гордость, облегчение, беспокойство. Кристофер на него обернулся. Анри прервал этот зрительный контакт моментально.

Они оказываются наедине, и голос Винсента меняется.

«Так и знал», - думает Анри, хотя знать точно он, разумеется, не мог. – «Как-то уж слишком неудачно всё складывалось».

Уже с первых слов стало ясно, что с графом просто не будет. «Будет»… к мысли, что это самое «будет», он привыкал быстро, но явно недостаточно.

Анри закрывает дверь, поворачивается и опускается на колено – в поклоне. Его правая рука касается сердца.

- Анри Дюранье, господин.

Его голос звучит мягко, спокойно, но от того же напряжения – подчёркнуто официально. Сейчас его голова опущена, но улыбку он успел увидеть. Вот вам и «расслабься», - надо было, наверное, взаправду расслабиться, если он действительно не хотел оказаться здесь. Страх и сожаление мешаются, но в них есть и что-то ещё – он ведь, тоже, считает, что это честь.

Ощущение реальности происходящего накатывает достаточно быстро – легко прочувствовать момент, стоя перед ним в низком поклоне. Его мать, определённо, им бы гордилась. Страшновато даже говорить – так она обрадуется, чего доброго хватит удар. Она рассказывала ему, в детстве, что какой-то их предок, из тех, что «пра-пра», уже и не вспомнить, сколько там этих «пра» было, работал личной прислугой у главы семейства. С тех пор та чудная история не повторялась достаточно долго, и её саму обошла стороной. Сейчас она была уже на пенсии, отец – ещё работал тут садовником, он был младше неё, и занимался сейчас, в основном, уже не столько физическим трудом, сколько контролем поддержания порядка. Разумеется, он тоже будет страшно горд.

Вот так, получается, выглядит момент, к которому некоторые люди идут всю жизнь? И почему же люди – он тоже, лишь не так скоро на это надеялся. Ему казалось, у него будет шанс, когда младший господин подрастёт, к тому же, тот ему нравился, что было приятным бонусом. Тогда он был бы другим человеком, более опытным. И с ним, наверное, было бы попроще.

Тон Винсента смягчается вновь. Сейчас в него практически можно поверить искренне и без оглядки – с такими-то чувствами. Но в словах кроется и подвох. Вся его благосклонность будет продолжаться ровно до того момента, как Анри не облажается – граф это уже говорил. Анри, разумеется, не планировал выполнять свои обязанности плохо, и ему пару раз говорили, что справляется он хорошо, что для данного места достижение приличное – хвалят тут редко. Но теперь уж начинаешь сомневаться: получится ли? К тому же, до сих пор ничего неизвестно, порой можно сделать что-то не так, даже не зная, что это имело какое-то значение.

Нет. Он должен справиться. Хорош же «профессионал», чем он хвастался перед Кристофером, если повышение не радует, а нагоняет такого страху. Нет. Его обучили хорошо, и он должен быть в себе уверен. Другого от слуги рода Эстридсен и не ожидается.

Граф поднимает его голову за подбородок, и теперь Анри смотрит ему в глаза - покорно. Он говорит, что будет к нему снисходителен. Во всём его поведении сквозит превосходство – это не страшно. Даже тогда, когда он говорил про «своё положение» - это не тронуло. Его положение ему известно. Когда-то, оно оставалось следами на его теле, в другие дни – отзывалось гордостью, особенно по сравнению с прислугой семей статусом пониже. Положение – всего лишь одно из лиц порядка. У всех в этом мире есть своя задача, своя работа, своё место.

Так его учили.

Он решает не делать из этого публичную церемонию. Если уж говорить о личных чувствах, то так даже лучше. Как минимум, меньше проблем с другими слугами. Его слова отзываются приливом воодушевления – осторожного. Анри слушает, что он говорит, внимательно, и граф опускает часть про «верность королю» - об этой клятве ему, конечно же, тоже подробно рассказывали. Что ж, пусть будет так. Винсент Эстридсен, похоже, человек необычный. Возможно, даже человек с секретами, пусть у аристократов это и не редкость. Человек… со своеобразным пониманием чести, видимо. Как минимум, в этом аспекте это понимание сходится с тем, как его привыкли видеть Дюранье, - их верность всегда была сосредоточена на людях его фамилии.

- Я, Анри Дюранье, клянусь быть верным Вам, мой господин, и отныне Ваш приказ для меня – превыше любых других приказов. Клянусь не ставить верность Вам превыше любой другой верности, пока не оставлю служение семье Эстридсен.

Его голос звучит ровно, так же мягко, как и ранее, но теперь – со слабо заметным волнением, Анри делает короткие, почти неслышные вдохи, во время этой клятвы. Когда та стихает, он наклоняется и оставляет на его руке поцелуй, почти неуловимый.

Граф не помогает успокоиться – говорит, чтобы тот его не разочаровал. Такое ощущение, что его это всё забавляет. Словно нравится ему то проявлять мягкость и дружелюбие, то наоборот заставить поднапрячься. Они общаются всего ничего, а уже такие эмоциональные качели. Да, многообещающее начало. Анри выслушивает его спокойно, молча – он пока не понял, предпочитает ли Винсент со слугами общаться. Всегда безопаснее и логичнее предполагать, что нет – дворяне в большинстве своём привыкли прислугу не замечать, и это, в общем-то, нормально. Ведь его работа заключается как раз в том, чтобы жизнь облегчить, а не наоборот усложнить.

Он поднимается на ноги, когда граф позволяет ему жестом. Движение это кажется лёгким – не похоже, чтобы Анри каким-либо образом было тяжело так стоять. Винсент его отпускает, и он уходит, поклонившись ещё раз, теперь уже не так низко.

- Благодарю, господин.

За ним закрывается дверь. Теперь, Анри позволяет себе на несколько секунд расслабиться – выдыхает, поправляет волосы. Это всё действительно случилось с ним. И хорошие, и плохие мысли, в основном утихли, оставив после себя чистый и понятный факт – теперь он находится в его личном распоряжении. Все его прошлые обязанности, скажем так, видоизменились. Не то чтобы он был полностью не прав, когда думал о том, что изменится мало что – в конце концов, это всё ещё примерно то же самое, всё ещё следить за одеждой, порядком, и для гостей, к примеру, какие-то обязанности личной прислуги мог выполнять в разное время кто угодно. И всё же – о прошлом распорядке дня можно забыть.

Что ж.

Первым делом стоит вернуться в свою комнату и как-то осмыслить сегодняшний день окончательно. Наверное, даже написать матери – вскоре весть дойдёт до его отца, и если он сообщит ей первым, то извиняться потом придётся ещё долго. Анри спускается по лестнице, время от времени встречая всё те же, разные, взгляды от коллег. Роберт смотрит на него неодобрительно. Анри демонстрирует своё отношение открыто – ему всё равно.

В крыле прислуги сейчас тихо. Наверное, вскоре станет потише и везде – по окончанию сегодняшнего дня, если ничего не произойдёт, жизнь поместья вернётся в обычное русло. Хотелось бы надеяться, что ему, вскоре, удастся ко всему привыкнуть.

В своей комнате он вздыхает уже громче, свободнее, набрав воздуха полной грудью. Что за день. Винсент производит сильное впечатление, может, даже сопоставимое с его отцом. Возможно, все эти слухи про то, что он у него не в чести, не имеют под собой никакого основания, особенно учитывая его успехи. Анри хорошо знакомо чувство, когда хочешь, или вынужден, оправдывать чьи-то ожидания. Похоже, сегодня ему это наконец удалось.

Он набирает мать и рассказывает ей, что сегодня произошло. Говорит, после того, как они обмениваются любезностями: «матушка, я хотел Вам кое-что сказать: сегодня я поступил в личное распоряжение графа Винсента Эстридсен». Уточняет: «с завтрашнего дня я буду исполнять обязанности его личного слуги». Повисает пауза. Ожидаемо, импакт от этой новости был силён. Потом слышатся сдержанные всхлипы – удивительно, даже удар был бы более вероятен. Его мать при нём не плакала никогда. Она собирается быстро, и говорит, что никогда бы не ожидала, что порекомендуют его, и приходится уточнить, что граф выбрал его лично. Теперь, кажется, эта её радость становится более прагматичной. В завершение разговора, она оставляет ему напутствие: «не разочаруй его».

Разумеется.

Анри завершает звонок.

Что дальше? Граф сказал, что весь оставшийся день он свободен, а это немалое количество времени. Кому другому, наверное, то было бы только в радость, но расслабляться сейчас, пожалуй, было бы глупо. Нужно подготовиться к завтрашнему дню. В конце концов, Анри и не знает, как правильно заваривать шен пуэр. Его учили, давно, и обучение это было не таким уж и долгим, ведь китайские чаи здесь подавались редко, и делал всегда это кто-то другой. Подавать его ему точно не приходилось ни разу. Он открывает ноутбук. Нужно освежить знания.

За просмотром роликов и чтением статей проходит какое-то время. Прерывает стук в дверь, но затем она тут же открывается. Это Натали.

- Анри? Я так и подумала, что ты здесь, - в её руках лежат два комплекта формы, и она проходит внутрь, чтобы оставить их на кровати. – Меня попросили занести тебе новую униформу.

- Благодарю, - его взгляд уже вернулся к содержанию статьи. Рука девушки касается ручки двери, когда Натали вдруг останавливается, и вновь оборачивается к нему.

- Я знаю, что невежливо подобное спрашивать. Надеюсь, ты простишь мне моё любопытство.

Анри закрывает ноутбук – теперь его внимание полностью в её распоряжении.

- Какой он? Граф.

Да что ж вы все сговорились. Ему не хочется признавать, что и ему самому это было интересно, и на её месте – было бы. Он всего лишь не стал бы спрашивать.

- Джентльмен. Ты и сама всё видела – он общался с нами всеми в главном зале. Не скажу, что мне есть что добавить.

- Ясно, - её губы трогает вежливая улыбка. – Спасибо.

Сделав паузу, она добавляет:

- Думаю, эта форма будет тебе очень к лицу.

Анри улыбается ей в ответ, склонив голову в учтивом жесте. Разговор на этом заканчивается, и Натали выходит из комнаты. А он вздыхает вновь.

Ну и что это было?

Вообще-то, она уже давно не общалась с ним настолько не то чтобы вежливо, а скорее деликатно. Практически дружелюбно, что в общем-то было страннее всего, поскольку ей, пожалуй, наравне с Робертом больше всего хотелось заполучить эту должность. Разве не должна она сейчас смотреть на него, как на пустое место? Или – это и есть те преимущества «положения»? Не похоже. Со старшей горничной, например, или с дворецким, все общаются несколько иначе, по меньшей мере в течение рабочего дня.

Они общались хорошо, раньше, общались близко, можно сказать дружили, но это было уже очень давно. Может, она о нём в своём роде забыла, а теперь вот вспомнила вновь. Не важно. Он вновь открывает ноутбук и пробегается глазами по статьям, закрепляя информацию в голове. Пора бы уже перейти к практике.

На кухне в это время дня оживлённо – настолько, что его практически не замечают. Обычная деловая суматоха сейчас напоминает скорее паническую беготню, пусть для постороннего взгляда эти изменения и были бы неуловимы. Первое впечатление, как говорят, самое сильное, и это относится не только к графу. Анри берт всё необходимое и удаляется в комнату отдыха для прислуги, чтобы никому не мешать, и проводит там добрые два часа, тренируясь заваривать тот самый шен пуэр. У непростых людей, видимо, и вкусы непростые.

Он сидит в стороне, и время от времени начинают приходить разные люди – его коллеги, на обед. Ни с кем из них он не общается. Натали, видимо, единственная, кто решил поддержать какую-то беседу. До тех пор, пока не приходит время обеда Кристофера.

- Анри! Я искал тебя в саду. Уж думал, что ты спать свалился, как в последний раз, - его тон, по обыкновению значительно более весёлый, чем у других, сейчас звучит с огромной такой дозой фальши.

- Привет. Уже твой обед? Прости, я не заметил.

- Я заметил, что ты… занят? – он неловко смеётся, присаживаясь рядом, и ставит поднос на стол. Анри заливает воду в гайвань уже в чёрт знает какой раз и внимательно, как будто тот сейчас вскочит и убежит, на него смотрит, прежде чем процедить содержимое в пиалу.

- Попробуй.

- Это что, пуэр? – Кристофер вновь смеётся.

Анри кивает, улыбнувшись несколько вымученно, и повторяет:

- Попробуй.

Кристофер пожимает плечами и пробует чай. Его лицо слабо заметно кривится.

- Крепковато. Но не слишком. Горько. Он такой и должен быть?

Задумавшись, Анри смотрит на пиалу с той же нездоровой внимательностью, а потом вдруг обречённо выдыхает.

- Не знаю. Кажется, это зависит от человека. Этот чай может быть совершенно невыносимым! Первые несколько раз, что заваривал, запивать приходилось. Сейчас уже получше, насколько я могу судить, но идеально… не знаю, получится ли.

Кристофер смотрит на него с тенью понимания. Здесь всё, в целом, должно быть идеально, хоть и не всегда герцог обращает на это внимание. Какое-то время они молчат.

- Значит, мы теперь будем реже видеться.

Анри слабо улыбается.

- Боюсь, что так.

- Угораздило же тебя.

«И не говори», - думает он, и практически произносит это вслух, но вдруг осекается.

- Получить повышение? – его взгляд вдруг становится лукавым. – В самом деле. Угораздило же меня!

Кристофер смеётся уже более расслабленно.

- Ты же знаешь, это не то, что я имел в виду. Я за тебя беспокоюсь. Мне всё ещё кажется, что с ним что-то не так, и сейчас я уверен в этом даже больше. И ты сам говорил, что не хочешь – не считаешь себя готовым. Конечно, я думаю, что у тебя всё получится, но сам знаешь…

Да, он и сам знает. Чего уж теперь паниковать, надо разбираться с проблемой. Может, он и правда будет хоть в какой-то степени снисходителен – за это время можно будет узнать основное из его привычек. Кристофер снова заводит этот разговор, и снова делает предположения, даёт оценки. Анри, пожалуй, на данном этапе и сам в этом уже согрешил, пусть и не вслух. Чтобы он прекратил, надо его, наверное, успокоить. Кристофер и сам пытается это сделать, очевидно – коснулся его руки. Прикосновение… приятное, успокаивающее. Он сжал его руку в ответ, прежде чем отпустить, и улыбнулся.

- Я не думаю, что господин… так уж подозрителен, как тебе кажется. Тебе не стоит за меня волноваться – никаких трудностей, кроме обычных, я не встречу, и с ними постараюсь справиться.

Кристофер улыбается ему в ответ, но убеждённым не выглядит.

- Кстати, я забыл тебе сказать. Мне удалось выяснить, что граф предпочитает обращение «милорд». Не очень они там общительные в этом летнем поместье, я тебе скажу. Мне кажется, мы им просто не нравимся.

Ещё бы нравились – если кого-то уволят, то нового человека вполне могли бы перевести сюда оттуда. Информация, тем не менее, ценная – сам он выбрал «господина» по тому принципу, что стал как раз его личной прислугой.

- Спасибо. И что беспокоишься тоже. Я буду в порядке.

Их разговор продолжается ещё какое-то время, пока Кристофер обедает, а затем он вновь удаляется. Последующие «тренировки» с пуэром кажутся уже не такими мучительными, хоть и длятся значительно долго. В какой-то момент начинает уже дико болеть голова от всех этих проб, но по меньшей мере теперь он не заварит какую-нибудь совсем уж откровенную дрянь, и это радует. Остаётся только проследить, чтобы с одеждой на завтра было всё в порядке. Так и проходит день.

Следующее утро начинается, как обычно, рано. Сегодня Анри может встать попозже – чувство, между прочим, страшно непривычное, и в действительности проваляться в постели спокойно ему не удаётся. Свободное время он использует, чтобы принять душ, привести себя в порядок, выгладить форму – та и правда смотрится на нём хорошо – и рассмотреть себя в зеркале. Снова – непривычно. Ещё немного времени ушло на то, чтобы разобраться с часами, благодаря которым граф сможет вызвать его в любой момент и без лишних проблем – сейчас они скрываются под рукавом. Больше тут делать нечего.

Утром он ещё раз спрашивает про одежду. Пристаёт с вопросами к бывшей служанке ныне покинувшей их экс-любовницы герцога: что, как она делала, какие необычные просьбы могли быть. Судя по ответам, работа могла быть то чрезвычайно лёгкой, то наоборот – непредвиденно сложной. Когда время начало приближаться к девяти часам, Анри уже подготовил портативный чайник, посуду, центром которой был гайвань, и собственно чай. Сложил руки вместе, коснувшись носа, и мысленно приготовился к тому, что всё это может полететь ему в лицо – на всякий случай, чтобы быть ко всему готовым. Прогрев посуду и промыв чай, он взял поднос и отправился наверх. Чайник включил заранее.

Постучав, и выждав паузу, он вошёл в его комнату, закрыв за собой дверь. Граф сидел на краю кровати, уже проснувшийся. Выглядит свежо – как будто бы лучше, чем вчера. Может, и настроение у него будет более стабильное?

- Доброе утро, милорд, - Анри склоняется в поклоне и проходит глубже внутрь, ставит поднос на столик. Аккуратными, чёткими движениями раздвигает шторы. – Предпочитаете сначала одеться или мне подать чай?

Его взгляд касается Винсента – вчера он выглядел более… одетым. Видеть его в нынешнем состоянии Анри, если его не выкинут, конечно, придётся часто. Взгляд задерживается на открытых участках его тела на секунду дольше, чем следовало бы, но выражение лица не меняется, оставаясь всё так же спокойным. Винсент хорош собой. Эта одежда должна ему пойти – как и многая другая, что несколько облегчит его жизнь, если ему придётся её подбирать.

Первым будет чай. Значит, хорошо, что он поставил его заранее – как раз за то время, что он расставит посуду, вода должна немного подостыть. Анри перекладывает чай в гайвань и заливает на пять секунд, прежде чем перелить, через крышку, в пиалу. Ему самому понравилось покрепче, хотя из-за головной боли в какой-то момент становилось уже трудно сказать. Его движения – плавные, такие же аккуратные, как и прежде. Закончив, Анри отходит в сторону.

Как говорится, момент истины. Винсент отпивает чай – морщится – и указывает на ошибки. Ничего никуда не полетело – это уже плюс. Можно, наверное, уже начинать дышать.

- Первый раз, - отвечает Анри. – Благодарю, милорд, всё будет учтено.

Он склоняет голову. Та немного идёт кругом – он, признаться, не уверен, что в следующий раз будет лучше, хоть и постарается. Впрочем, надеяться, что ему понравится с первого раза, было бы глупо. Шанс подобного исхода уж слишком был невелик.

Его тон сейчас мягок, но вновь с намёком – он ожидает лучшего, идеального, и это касается, несомненно, всего. Анри от себя этого ожидает и сам. Подготовиться к тому, что подобные ситуации наверняка будут ещё, непростая задача. И всё же, даже несмотря на то, что поведение графа было таким же, как и вчера, настроение у него как будто бы было лучше. Возможно, эта его манера говорить обманчиво мягко, чтобы потом вдруг перемениться, и есть его стабильное состояние. Да уж, так никакого успокоительного не напасёшься. Привыкать к такому можно очень долго.

Винсент снимает пояс. Анри проходит к нему за спину и стягивает с его плеч халат, пройдясь взглядом по обнажённой спине. Раздевать его у него выходит несколько неловко – в этом он уже слишком аккуратен, осторожен. Если уж чай какой-никакой ему заваривать и приходилось, то раздевать людей – нет. Тем более, что человек непростой.

Так. Анри, соберись.

Он откладывает халат и уходит за одеждой, с которой и возвращается. Сначала – рубашка. Помогает с рукавами, и затем уже тянет на спину, в конце концов обходя спереди. Застёгивает пуговицы. Его руки вновь касаются кожи Винсента в процессе, что кажется нежелательным. О таких деталях – нормально это или нет – ему никто не сообщал. Его самого это несколько смущает, но к моменту, как застёгивается последняя пуговица, удаётся убедить себя в том, что ничего такого тут нет. Граф, к тому же, не может знать того факта, что Анри имеет склонность скорее к мужским телам, чем к женским. Не за чем его в этом просвещать.

Далее – носки, а за ними и брюки. Анри вновь опускается перед ним на одно колено, аккуратно касается пальцами до лодыжки, помогая продеть. Да уж, легче не становится. Кто бы мог подумать, что в профессиональных требованиях для этой работы понадобится не иметь сексуальной неудовлетворённости. Может, тогда и полегче было бы сейчас, не было бы такого смущения. Да только где время на это всё? Надо было, наверное, съездить в город и кого-нибудь себе уже наконец найти, хоть бы и на одну ночь, пока у него ещё были выходные. Он думал об этом раньше, да только никак не собирался, как минимум потому, что понятия не имеет, как это делается.

Анри поднимается. Заправляет рубашку в брюки, а затем и застёгивает их. Совсем, совсем не становится легче. Всё становится, блин, только хуже. Ещё молчание это, обычно ни капли его не смущающее.

- За время Вашего отсутствия по всему поместью был проведён ремонт, - его голос звучит так, словно в горле у него пересохло, и Анри сглатывает, поскорее стараясь это исправить. – Но расположение комнат преимущественно осталось прежним. Был также расширен сад. Леди Аристо распорядилась высадить в новой части пионы – в это время года они особенно хороши.

Господи, что ты несёшь? Какие пионы?

Сейчас самое время начать сохранять лицо, пока его загружать не пришлось. Анри поправляет рубашку так, чтобы она выглядела прилично, была заправлена – красивее. Вот, так уже лучше. Самоё тяжёлое позади. Сама даже реакция в данной ситуации кажется ему возмутительной – подобных мыслей относительно дворян, любого из них, он не допускал, и графа – в особенности. Но учитывая, что из сексуального опыта у него в основном робкое созерцание, а тело у Винсента и правда хорошее, совсем уж ничего не испытать, видимо, оказалось непосильной задачей.

Завтра он справится лучше. Завтра это будет уже не впервые.

Да, да. Совершенно верно. Что у нас дальше? Жилет. Жилет – это хорошо. Слои одежды, вообще, просто прекрасно – побольше бы их!

Он застёгивает и его. К этому моменту уже становится очевидно, что Винсенту действительно пойдёт из одежды многое. На красивых людей всегда приятно смотреть. Если подумать, даже гордость немного берёт. Гордость – лучше смущения. На ней и остановимся.

Для того, чтобы помочь с обувью, вновь приходится опускаться на колено. Прикосновения Анри, как и прежде, аккуратны, возможно, даже нежны. В будущем, наверное, стоит быть более решительным.

После пиджака – ещё один слой, чудесно! – остаются лишь небольшие штрихи. Анри поправляет рукава, выравнивает жилет. Завязывает на его шее шейный платок, стараясь не затягивать слишком туго. В этот момент он старается не смотреть ему в глаза – не после всего. Наконец, он кладёт платок в нагрудный карман, и отходит.

- Если позволите, - он склоняет голову, - Вы выглядите прекрасно, милорд.

Неожиданно, Винсент отвечает ему встречным комплиментом, касается пальцами его жилета, проводя до самого его низа, отчего напряжение только усиливается. Анри пока что не был до конца уверен, как именно это воспринимать – на его опыте такого не было ни в личной жизни, ни в рабочих буднях. Логика подсказывала, что такое поведение вполне себе можно счесть необычным. Даже в его голове, что была лишена большей части информации о том, как выглядит флирт, промелькнула мысль, что всё это на него очень похоже.

- Благодарю, милорд.

Нет. Думать об этом не имеет смысла. У него и так хватает забот, а даже если и флирт – что с того? Казалось бы, ничего. Его поведение, по крайней мере, от этого измениться не должно. Возможно, он подумает об этом после, а лучше бы и вообще никогда.

Затем граф замечает, что весь процесс занял больше времени, чем должен был, и складки платка должны выглядеть несколько иначе. Анри кивает, совмещая этот жест с ещё одним коротким поклоном, давая понять, что уяснил информацию. Это замечание его отрезвило – он и правда возился слишком долго, и в поведении Винсента больше не было ничего необычного. В следующий раз он будет расторопнее.

Анри открывает перед ним дверь, пропуская вперёд, и следом за ним закрывает. Сегодня его впервые увидят в непосредственной близости от Винсента – зрелище, которое, должно быть, тоже вскоре должно стать привычным.

Он ведёт его в сад. Вообще-то, Анри не планировал изменять его планы, и сболтнул про те самые пионы только из-за смущения. Однако, на свежем воздухе ему самому становится и правда получше. В саду он всегда любил бывать, и старался проводить там как можно больше свободного времени, если это никому не мешало. Здесь он действительно мог расслабиться, хотя сейчас был, конечно, не один из тех моментов.

Действительно, новое крыло в саду было разбито какое-то время назад, на самом деле, уже достаточно давно, но заполнилось не сразу. В нём было, преимущественно, пространство для прогулок, отлично подходящее для того, чтобы стать частью одного из званых вечеров или банкетов. Вынужденно, раз уж упомянул, он и показывает вскользь те самые пионы, по его мнению, действительно красивые. Несколько вглубь от основного пространства располагалась новая беседка – искусная работа, также усаженная цветами. Анри не казалось, что графу это всё должно было быть сильно интересно, и потому рассказывал лишь основное, но даже по этому было заметно, что сад – любимая часть поместья для него. После этой прогулки он предлагает всё же показать ему изменения и в помещении. До завтрака у них ещё оставалось время, и не то чтобы его нельзя было передвинуть, поскольку собираться за одним столом сегодня герцог не планировал.

Основными изменениями в поместье можно было бы назвать, скорее, модернизацией. Часть этого дома стала «умной», хотя другая часть, такая как камины, осталась прежней – из любви к классике. Анри рассказывает, показывая при необходимости, где находятся комнаты леди Аристо и Виктора. Самая главная часть этой экскурсии – демонстрация его, Винсента, кабинета, который также был обставлен с нуля вместе с его комнатой. Недалеко от него находится библиотека – тоже несколько модернизированная, в ней теперь есть электронный каталог.

Когда экскурсия заканчивается, Анри уточняет, принести ли графу завтрак, и где он его предпочтёт. На этой ноте их взаимодействие, по крайней мере плотное, на сегодня заканчивается, ограничиваясь лишь визитами для того, чтобы тот самый завтрак принести и унести, то же самое – с обедом и ужином. Он обращает внимание на то, сколько Винсент чего съел, стараясь таким образом понять, а что он собственно любит. Если бы тому совсем бы что пришлось не по нраву – наверняка тот бы сказал.

В остальном, день проходит в мелких хлопотах. Теперь ему предстоит следить за тем, чтобы всё относительно Винсента было выполнено по высшему разряду. Остальная прислуга идёт с ним на контакт несколько неохотно, но обязанностями своими не пренебрегает. Часть из них воспринимает его новый функционал нормально. В процессе работы до Анри доходит весть, что граф, вместе с герцогом и младшим братом, планируют посетить Королевские скачки через пару недель. Интересно, он тоже поедет? О том, что Винсента не следует беспокоить в часы отдыха, вплоть до того, чтобы даже ходить рядом с его комнатой, его тоже уведомляют. Должно быть, у него очень чуткий сон.

Перед сном они и встречаются вновь. Анри заходит к нему в той же манере, что заходил и с утра. За день к нему уже успела прийти мысль, что если в его обязанности входит графа одевать, то и раздевать, должно быть, тоже потребуется. В этот раз он старается от процесса дистанцироваться и делать всё так, как будто бы он поправляет цветы или что-то подобное, чем он занимался ранее – его движения всё ещё аккуратны, но теперь уже расторопнее. Прикосновения – так же нежны, но гораздо менее уловимы. Анри пытается задержать в голове мысль: «я – инструмент». Это, в целом, помогает.

Он надевает на него халат. В конце такой работы, почему-то, сложно удержаться от улыбки, хоть ему это разумеется и удаётся. Похоже, его работа ему и правда нравится. К сожалению, так лишь сложнее воспринимать свои в ней проколы.

- Доброй ночи, милорд.

В целом, если забыть про утро, день был достаточно лёгким – даже слишком. Анри уже порядком привык работать практически без передышки, переходя от одной комнаты в другую, постоянно чем-то заниматься, всё время что-то подправлять. Эта привычка его, разумеется, не покинула – он всё ещё подправляет в поместье то одно, то другое, будь это штора или цветок, угол ковра. Уснуть сегодня будет, наверное, сложно. В нём осталось слишком много энергии.

Он подготавливает чайный набор на утро, чтобы всё сразу было по своим местам, на кухне, когда встречается с Робертом.

- Говорят, Его Сиятельство предпочитает шен пуэр, - он начинает разговор так, словно тот продолжался уже минут десять.

Блестящая информированность. И что с того? Анри смотрит на него со смесью равнодушия и вежливого внимания.

- Прискорбно, что в таком случае ему достался слуга, не всему, скажем так, доучившийся.

Роберт достаёт тот самый чайный набор обратно. Заливает воду в чайник и прислоняется спиной к столешнице, пока тот закипает.

- К чему, прошу прощения, этот любопытный монолог? – Анри отвечает ему с лёгкой улыбкой.

- Лишь выражаю свою озабоченность, - его тон, как и прежде, даже не скрывает неодобрения. – В конце концов, здесь, если один не справляется – получается, что и все не так хороши.

- Кажется, я назвал монолог любопытным. Я оговорился – вернее было бы назвать его утомительным.

Роберт улыбается.

- Но ведь теперь это диалог. Получается, мы с тобой оба утомительные?

- Ты упускаешь суть. Я пытаюсь сказать тебе, что мне неинтересно.

Чайник закипает. Анри, в целом, тоже.

- Ну зачем же сразу так? Мне вот – интересно. И ты, очевидно, интересный, раз так нежданно словил счастливый билет. Чем это закончится – тоже интересно. Да и рабочий день был длинный, хоть и не для всех из нас.

- С каждой секундой, проведённой здесь, я действительно начинаю чувствовать, насколько длиннее становится день. Не можешь уже наконец перейти к сути?

- Суть такова – ты не так уж хорош.

Роберт разливает «чай», как Анри разливал его утром, хоть и время выдерживает другое, и сейчас это всё – вода. Тем не менее, его движения выглядят гораздо более уверенными. Видимо, посыл этого перфоманса – он-то хорош.

- И определённо не заслужил ничего из того, что сейчас имеешь. Просто хотел убедиться, что ты это понимаешь. Ну а самое главное – прекращай, пожалуйста, переводить дорогие чаи. Не для нас, всё-таки, они покупались.

На этом сей странный диалог, наконец, заканчивается – он уходит. Анри вздыхает и расставляет всё обратно. Час от часу не легче. Спасибо, что хоть раздевать его не начал так, как надо. Мало ли какие ещё потрясающие умения у него в рукаве.

Впрочем, плевать. Завтра будет новый день.

И он начинается так же, как и вчерашний. Разумеется, Анри уже меньше пристаёт с расспросами. Встаёт даже немного позже, хоть это по-прежнему и сложно, оставшийся, «бонусный» сон идёт как-то наперекосяк. В девять утра он снова стучит в дверь комнаты графа. Снова желает ему доброго утра, склонившись в коротком поклоне, расправляет шторы. Наливает ему чай, теперь уже не спрашивая, предпочитает ли тот сначала одеться. Температура сегодня ниже, время, которое тот заваривается, - наоборот, выше. Десять секунд.

Сегодня граф проснулся как будто бы не в духе – видимо, эти эмоциональные качели укачивают в первую очередь его самого. Сам Анри, наоборот, с утра был несколько стабильнее, начинал привыкать к его обществу, а потому на замечания про качество поданного им шена отреагировал спокойнее внутренне, и так же – внешне. Склонил голову. Едва ли Винсенту хочется слышать сейчас его оправдания. Анри достаточно рано объяснили тот факт, что дворян не интересует, по какой причине что-либо было сделано не так, насколько это было сложно, какие в задаче были нюансы, чаще всего им просто нужен был результат.

В целом, это логично.

А Роберт, наверное, сейчас бы ещё ниже его опустил. Как знал, скотина. Остаётся надеяться, что той неприятной встречей вчера всё и ограничится – не то чтобы подобные драмы тут были в чести или случались часто. Какие-то мелкие склоки бывали, и пока что ситуацию можно к тому разряду и отнести. Подуются и перестанут.

Сегодня Анри действует быстрее, чем вчера, особенно с учётом того, что перемена в настроении графа его подгоняет. В этот день нужно быть лучше, благосклонности будет меньше, если таковая не исчезнет совсем. «Я – инструмент». Возможно, ему удастся поднять настроение графу хоть немного, если сегодня он будет работать как надо, пусть и облажался снова с утра.

Он диктует ему распоряжения. В процессе, Анри отвечает:

- Будет сделано, милорд.

Сегодня без шейных платков. Это, пожалуй, хорошо, не хотелось бы запороться на ещё одной мелочи так скоро. В целом, по Анри заметно, что подобное отношение его стимулирует – не только то, как он его одевает, но и все движения в целом чётче и быстрее. Даже шаг, с которым он покидает комнату, выдаёт его «боевой» настрой.

Сегодня ни в коем случае нельзя облажаться. Сегодня – у него появилась наконец другая работа.

В библиотеку стоило зайти сразу же. Такие поручения обычно бывают богаты на сюрпризы: что-то может затеряться, кого-то может не быть на месте, ещё куча маленьких нюансов, которые затем вполне себе могут вылиться в провал. Частично, так и получилось – библиотекаря на месте не оказалось. Анри попытался с ним связаться – тоже не вышло. Пришлось посылать человека. Минут через двадцать он наконец появился на месте.

- Доброе утро. Не могли бы вы передать мне книгу, которую вас просил отложить граф. Я передам её лично.

У него не было привычки отчитывать людей, хотя сейчас очень хотелось. Тот, впрочем, объяснился и сам – потерял очки, и на поиск ушло немало времени. Где, спрашивается, потерял, почему не заметил? Не важно. Главное, что оставалось ещё достаточно времени для того, чтобы эту самую книгу занести. Поручение ведь так-то простое. С нужной книгой Анри шёл по коридору, размышляя, успеет ли проконтролировать, что там с завтраком – кое-что он успел передать на кухню ещё вчера, например, тот факт, что граф не поклонник трав, но первое время всегда не помешает проверить. Людям на кухне тоже приходится много чего держать в голове.

Завернув за угол, Анри заметил идущего впереди Виктора. Раньше они взаимодействовали достаточно часто и можно сказать, что даже легко. Многие разы они пересекались в саду, и даже если это прерывало его собственный отдых, провести время с молодым лордом ему, как правило, было не в тягость.

Его походка показалась немного странной. Присмотревшись, Анри заметил, что у мальчика развязан шнурок.

- Доброе утро, лорд Виктор, - Анри пришлось ускорить шаг, чтобы с ним поравняться. Отвесив ему небольшой, но почтительный поклон, он продолжил:

- Позволите?

Опустившись на одно колено, и зажав понадёжнее книгу, он начал аккуратно завязывать шнурки, в процессе осторожно, как бы невзначай, коснувшись его лодыжки – и мальчик поморщился, издав тихий шипящий звук. Похоже, он подвернул ногу. Вокруг никого не было. Может, направлялся к доктору и сам, а может – решил стоически боль проигнорировать. Ясно, что следует сделать не только ему самому, но и любому человеку, что оказался бы сейчас в такой ситуации – предоставить помощь.

Однако ему нужно было отнести эту книгу. Не нужно было – злить графа. Он клялся, что верность ему не будет прежде любой другой верности, и верность его младшему брату, очевидно, в этот перечень входила. И всё же… оставить так мальчика совесть не позволяет.

Сделав небольшую паузу, за время которой Анри поправлял шнурки, он и принял решение.

- Мой лорд, мне кажется, Вы подвернули ногу. Не могли бы Вы пройти со мной, чтобы я смог позвать доктора? Такие вещи могут быть опасны.

Не станет же Винсент взаправду злиться за то, что он отвлёкся из-за травмы его младшего брата?

Анри проводит Виктора в ближайшую комнату, коей оказался учебный кабинет, и обещает ему, что вернётся скоро – и приведёт врача. Он улыбается ему, чего обычно на работе не делает, поскольку считает, что по крайней мере в этом возрасте хмурые лица вокруг ребёнку ни к чему. Потом, когда он подрастёт, ему такое, может, и перестанет нравиться, но сейчас – другое время, и другое дело.

За врачом он выходит уже в значительно более резвом темпе.

Поиски оного также затягиваются. Всё в этот день идёт как-то наперекосяк. Пришлось поспрашивать, чтобы выяснить, а где тот собственно находится, и выясняется, что кто-то из прислуги ошпарился – ему он сейчас и оказывал помощь. На то, чтобы привести его к Виктору, ушло больше времени, чем Анри рассчитывал, и ему пришлось остаться с ними, чтобы пронаблюдать – оставлять его, судя по взгляду, было бы нежелательно.

Чёрт подери.

Если подумать, не складывалось впечатление, что граф к своему брату питает тёплые чувства. Совершенно объяснимо, учитывая то, как умерла его мать, и тот факт, что с Виктором они были по факту незнакомцами. Теперь решение уже не кажется таким уж разумным. Но что было делать?

Надо было позвать кого-то ещё.

Наконец, всё заканчивается, и Анри спешит к Винсенту – с этой самой книгой. Стучит и входит быстрее, чем выжидал до этого.

- Милорд, прошу прощения, - он низко кланяется, согнувшись фактически пополам. – Ваша книга.

Его взгляд выглядит уже гораздо, гораздо менее спокойным - видно, как минимум, что Анри торопился, и торопился сильно. Ко всему прочему, за то время, что он бежал, успел себя накрутить. Разумеется, в его исполнении этот взгляд всё ещё далёк от паники, и в нём, несомненно, присутствует признание своей вины, безусловное.

Он смотрит на него, не разгибаясь.

- Я нёс Вашу книгу, когда заметил, что лорд Виктор подвернул ногу. Поиск врача занял у меня больше времени, чем я рассчитывал, и я не смог не поприсутствовать при осмотре. Но это не оправдание моему опозданию.

Видно, что ему снова хочется согнуться обратно, но в таком положении не получится – приходится смотреть ему в глаза. Может быть, это и правда его смягчит, может быть – нет.

Анри поджимает губы. На это ему сказать нечего – граф, в общем-то, был прав. Он действительно мог позвать кого-то ещё, и даже если забыть об этом, у него – не было права выбирать. Да и не то чтобы Виктор лежал на земле с отрубленной рукой и взывал о помощи – мальчик, похоже, наоборот пытался боль скрыть. Надо же было так облажаться.

Но самое худшее… поступил ли бы он так снова? Вполне вероятно, что да. И что с этим делать?

Винсент его отпускает, но ощущения, что всё закончилось, определённо нет. Анри ждёт, что последует дальше, склонив голову, и потому не видит, как в его руках появляется трость. Осознание приходит только после его слов.

Встать на стул… и раздеться. Это наказание было ему хорошо знакомым. Ещё с детства, но и в подростковые годы, ему уже приходилось с этим сталкиваться. Это больно – такие вещи запоминаются. Это унизительно – такое запоминается ещё лучше. Удивительно, что у графа имеется инструмент на такие случаи в личном распоряжении, в непосредственном доступе. Анри начал подозревать, по его реакции, что его могут отослать к старшей прислуге, чтобы та проделала с ним то же самое. Самое большее – он мог бы послать за этой тростью человека.

Кажется, и правда, «угораздило же» его. Кажется, в чём-то Кристофер был прав.

- Да, милорд, - его голос звучит значительно тише, чем обычно, уже с примесью стыда, который ему, в сущности, только предстоит в полной мере испытать. Если и есть какое-то определение «потери лица», то раздеваться сейчас перед ним для наказания – это оно и есть.

Анри наклоняется, чтобы стянуть с себя туфли, одну за другой. Следом – очередь брюк, и он расстёгивает пуговицу, тянет ширинку, раздеваясь несколько медленнее, чем должен бы. Трость приковывает взгляд, хотя смотреть на неё долго не выходит, смотреть на него – выходит ещё хуже, но выражение лица графа всё же удаётся зацепить. Когда он смотрит, это становится ещё более невыносимо.

Ткань спадает на пол, и Анри через неё перешагивает. Берёт ближайший стул и пододвигает его ближе к центру комнаты, а затем неуверенно на него забирается.

Успокойся. Ты это уже проходил. Главное – пройти эту пытку с достоинством. Ты это заслужил.

Граф контролирует его дополнительно – приказывает стоять ровно. Анри, действительно, выравнивается – тяжёлые мысли отвлекли от того, чтобы выпрямиться как следует. Тишина вокруг кажется давящей. Скоро всё должно начаться.

И как всё так быстро дошло до такого? Он успел провести на этой должности всего какой-то один несчастный день. Думал, что справится. Надеялся, что держит всё под контролем, по крайней мере более-менее, хотя контроля этого было, признаться, действительно не так много.

Первый удар.

Анри вздрагивает скорее от напряжённого ожидания, от неожиданности – никогда нельзя ожидать настолько, чтобы в действительности полностью подготовиться. Кожу обжигает, но не сильно. Гордость обжигает сильнее. Сколько ещё будет этих ударов? Будут ли они все такими? Может быть, граф просто решил проявить строгость, и бить сильно не будет? Он покорно складывает согнутые руки за спиной.

Второй удар.

Нет. «Разогревался». Теперь, Анри наоборот собирается, напрягается всем телом, и пальцы непроизвольно сжимаются в кулаки. Он держит голову ровно, сжав зубы. Теперь уже больно. Ничего такого, что он не сможет вытерпеть, до какого-то момента. Теперь – кожу обжигает сильнее, и вместе с тем, как ударов становится больше, его ноги начинают время от времени вздрагивать с новым ударом. Стой спокойнее. Терпи. Не хватало в какой-то момент слишком не ожидать – и потерять равновесие. Он для этих стульев уже слишком вырос.

Становится всё больнее. Новые удары приходятся по старым, но он пока ещё держится. Тишина заполняется звуками этой порки – унизительно. Вся эта ситуация – унизительная. Но он, действительно, должен помнить своё место. Держать лицо.

Наконец, трость свистит в воздухе – этот удар сильнее, и плечи вздрагивают ещё до того, как ноги обжигает болью. Анри сжимает зубы изо всех сил и наклоняет голову, выбившиеся пряди волос спадают ему на лицо. Чем дальше, тем становится хуже. Дрожи всё больше. Кулаки сжаты всё сильнее. С очередным ударом Анри сдержанно, напряжённо, болезненно выдыхает, и затем снова сжимает зубы. Надо терпеть. Ещё удар, следующий. Он наклоняет голову ниже, затем – наоборот, запрокидывает, и с губ срывается тяжёлый, сдавленный выдох, с коротким болезненным звуком. Анри закусывает губу.

Граф сегодня явно не планировал церемониться. Чувствуется, как на ногах выступает кровь. Когда же это закончится? Всё сложнее становится терпеть, и с очередным свистом Анри вздрагивает уже всем телом, но удара не следует. Всё?

Нет. Новый приходится на старое место, неожиданно, он уже почти успел расслабиться, выдохнуть, и от этого вырывается ещё один болезненный стон – уже громче. Анри кусает губы сильнее и опускает голову настолько низко, насколько возможно.

Ноги дрожат уже ощутимо, подкашиваются. Колени то и дело норовят согнуться, и приходится делать дополнительное усилие, чтобы выровняться снова. Его дыхание сбилось – и сбилось давно. Все выдохи – тяжёлые, не только от боли, но и от того, как приходится задерживать дыхание. Если задержать – немного менее больно. Но и это не спасает.

Очередной удар проходит с нахлёстом – сейчас боль напоминает уже скорее вспышку, чем огонь, и Анри еле успевает закрыть рот рукой, прежде чем снова издать болезненный звук. Тот тонет в его ладони, заглушается, в начале всё же успев прорваться. Ладонь прижимается крепко-накрепко, со всей силы. Терпеть так, чтобы молчать, становится уже практически невозможно, и от нового удара он практически сгибается, неловко выравниваясь после.

Определённо, это самая болезненная порка в его жизни, и самая унизительная – тоже. Никогда ещё такого, кроме как в детстве, с ним не было, чтобы сдержать звуки было настолько сложно, и даже в детстве они казались как будто бы другими, в детстве ему было обидно и он словно назло собирался настолько, что пробить его было сложно. Но если бы били так…

Анри уже понимает, как выглядит к данному моменту, и эти болезненные стоны не вернуть назад. Быть в таком состоянии перед ним – стыдно. Что не смог стоять ровно, спокойно, - стыдно. Как потом смотреть ему в глаза после этого? И после того, что он действительно своей клятвой пренебрёг.

Этот удар был последним. Анри отнимает руку от лица, когда граф помогает ему спуститься. Он говорит, что с завтраком придётся подождать, и поначалу это кажется знаком того, что у него будет время привести себя в порядок перед тем, как продолжать выполнять свои обязанности – очевидно, уже лучше, как бы там больно ему ни было.

Его взгляд пронизан болью, но больше в них – застывшего шока. Он действительно не ожидал, что будут бить так сильно. Брови сведены, и от обычного спокойствия на лице осталось не так много. К тому же, за те звуки ему всё ещё стыдно. Руки – тоже дрожат. Стоять сложновато, хоть разумеется и не невозможно. Подрагивая, он всё же сохраняет равновесие самостоятельно.

Какая разрядка? Винсент отодвигает ногой его брюки, и теперь становится ясно, что это ещё не конец. Стало быть, собирается бить его и дальше? Что ещё он может придумать? Других наказаний в жизни Анри особо не было, и потому воображение рисует разное. Может быть, будет хлестать по спине. Говорят, какие-то из хозяев ломают своим слугам пальцы. Сейчас поверить можно уже во что угодно – граф, действительно, оказался не так прост. Выражение его лица это только подтверждает.

Он улыбается. Анри смотрит на него со смесью разных эмоций: непонимание, тот же шок, принятие, стыд. Ему заламывают руки за спину и приходится снова как следует выпрямиться. Дыхание только начало успокаиваться. Теперь его взгляд, наоборот, ему в глаза.

Граф хочет смотреть. Он этим наслаждается.

Подумать только. Анри, в целом, знал, что такое встречается. Ему просто почему-то казалось, что случается не с ним. Тем не менее, удаётся хоть как бы то ни было успокоиться, пока он начинает расстёгивать его жилет. Прикосновения непривычные, интимные, от них по коже пробегает дрожь. Стало быть, его разденут ещё больше. Тот факт, что для него это мучительно унизительно, заметить не составляет труда.

И всё же – он в своём праве. Осознавать подобное вот так, на собственной шкуре, совсем не то же самое, что слышать что-то издалека или знать в теории. Понимать, что у тебя нет права это как-либо остановить. Всё это – тоже проносится в его глазах.

Его пальцы касаются низа живота, и Анри сразу немного сгибается, затем, наоборот, вновь выпрямляясь. Он сводит брови к переносице на секунду, и дыхание становится тяжелее. В глазах всё ещё стоит непонимание того, к чему это всё идёт. Прикосновения идут дальше – и на данный момент кажется, что чувствительное у него всё. Его никогда не касались – так. Это было бы приятно, если бы не было так стыдно. Может, приятно и вместе с тем. Первая реакция, слишком острая, постепенно, но угасает, и стоять ровно становится немного легче. Не то чтобы от этого становилось лучше – покорно сохранять одно и то же положение, пока он продолжает его трогать, наверное, ещё более унизительно.

- Милорд, - его голос с лёгкой дрожью, немного хрипловат и очень тих. – Могу я спросить… что Вы собираетесь сделать?

Как будто бы ответ ему должен быть известен, и как будто бы он уже начинает догадываться, но взаправду принять это для восприятия оказалось сложновато. К тому же, предсказать его поступки с этого момента Анри уже поостережётся.

Вот вам и ответ. От него пробегает дрожь по всему телу – горячая, и лицо тоже начинает от жара покалывать. Очевидно, он покраснел, причём сразу и сильно. Боже, только этого не хватало. Не хватало только краснеть в такой ситуации. Ему таких слов, разумеется, не говорили. Что забавно, подобраны они верно. Человек в его положении действительно может попросту «взять» его. Он ведь – «инструмент», как сам недавно думал.

Такое, получается, у него место?

Пробегает мысль – он к такому не готов. Ни морально, ни физически. Но громче этих мыслей понимание, что совершенно не важно, готов он или нет. Если уж ему хочется его «выебать», то этого он очевидно и получит.

Иначе просто не может быть.

Анри не отвечает, но от прикосновения его дыхания, языка – рвано, шумно выдыхает. То, что его собирались выебать – лишь часть. Винсент также хотел, чтобы он сделал всё, чтобы его удовлетворить. Стало быть, нельзя сопротивляться, хотя это, в целом, ещё как-то укладывается. Нужно поддаваться. Наслаждаться. Каким-то непонятным образом, видимо, стараться его ублажить. Интересно, в курсе ли он, что прислугу этому, вообще-то, не учат?

Треск.

От этого – гордость трещит по швам. Можно выдержать многое, и даже каким-то образом выдержать сам факт того, что ему придётся заняться с ним сексом, но то, что при этом придётся стараться доставить ему удовольствие – ломает слишком сильно.

И что же ему придётся для этого сделать?

Следующий час, или сколько ему понадобится на всё это, видимо, будет в жизни Анри самым долгим. Нужно будет не забыть сломать Роберту нос, если он хоть раз в жизни хоть что-то ещё скажет про длинные и тяжёлые рабочие дни.

Понимание отражается на лице Анри вымученной, униженной покорностью. Видно – он «понимает своё положение», о чём ему говорили в самый первый день. Интересно, Винсент имел это в виду ещё тогда?

Прикосновения его губ спускаются ниже, и теперь отчего-то чувствуются даже острее, намного – жарче, когда знаешь, что будет следом. Зная, что касаться он может захотеть где угодно. Когда Винсент оставляет поцелуй на ключицах, дыхание становится ещё тяжелее, с прикосновением к шее слегка мутнеет взгляд. Он говорит верно – Анри на удивление чувствителен. Сейчас, для него, это как будто бы не плюс. Быть чувствительным не хочется. Но так – определённо будет проще. Дыхание начинает спирать, и вместе с тем, как он обводит сосок, Анри приоткрывает губы в беззвучном стоне, напрягаясь всем телом. Руки приходится сжимать со всей силы.

- Нет, - он говорит это на выдохе. – У меня ничего… не было.

Эти слова даются ему нелегко. Но он должен их сказать: может быть, это заставит его передумать. Он понятия не имеет, как доставлять кому-то удовольствие, и как получать его самому в сексе – тоже. Может быть, это его оттолкнёт, и он найдёт себе добычу поопытнее.

Анри послушно приоткрывает рот, смотря ему в глаза.

Не помогло. Похоже, Анри открыл в себе талант делать всё только хуже – с ним. Начиная с самого первого дня, он всё делает словно наоборот тому, что нужно было бы делать, чтобы избежать проблем. Интересно, будь это кто другой, всё обернулось бы так же? Или он просто не выбрал бы такого человека?

Постепенно, принятие становится глубже. У Анри, в отличие от, например, Кристофера, всегда было убеждение, что в делах с дворянами что спорить, что выражать своё мнение, как и в целом иметь его – бессмысленно. Неизвестно, хорошо это сейчас или плохо. Возможно, так ему будет легче всё это перенести, хоть как-то смириться. Его взгляд немного тускнеет – в нём уже нет такого непонимания, и шок остался лишь отголоском, хотя он, несомненно, ещё присутствует. Уязвлённая гордость перестает отражаться так ярко, и теперь нет впечатления, что он в этой жизни совсем уж мало что понимает, совсем уж к чему-то не готов. Но стыд – остаётся, унижение – тоже. Это принятие не кажется лёгким, но кажется - вынужденным. Теперь это фон, который вряд ли оставит его в ближайшее время.

А граф над ним ещё и издевается. Анри никогда не считал, что задеть его так уж легко. Его коллегам, например, сделать это было как правило сложно, и даже во время наказаний ему удавалось собраться. Не так уж много слабых мест было в его самооценке, но неопытность в сексе – одно из них. Он и не знал, как ему в целом хотелось, чтобы всё произошло, и когда он в действительности планировал над своей личной жизнью задуматься. Да, «в таком возрасте» - заметно, что его это уязвило. Но не похоже, чтобы Винсент воспринимал это как проблему – стало быть, последняя попытка как-то слезть с этого поезда провалилась. Похоже, ему это даже нравится.

Что он за человек вообще такой? Действительно, видимо, «необычный», «непростой». С непростыми «вкусами», как Анри уже успел подумать. Знал бы он тогда, насколько окажется прав.

Винсент его инструктирует. Анри послушно выполняет каждое его указание – облизывает пальцы, поджимает губы, хотя не коснуться их зубами у него не получается. По крайней мере, не сразу, и даже когда выходит – не насовсем. Приходится смотреть ему в глаза, держать руки за спиной, во время всего этого, и по взгляду понятно, что он осознаёт, как это сейчас выглядит, и к чему идёт. Что не хотел бы, чтобы он его видел таким, - тоже. Он сказал ему, что всему научит, и в действительности, похоже, собирался это делать. Следовать его указаниям – даже более пошло, чем просто лечь и перетерпеть, а потом поглядеть на результат, спокойно сославшись на то, что да, не умеет ничего. Видимо, ему и правда придётся… научиться.

Анри посасывает его пальцы, всё выходит у него столь же нежно, какими кажутся его прикосновения, если забыть про зубы и в целом не особо умелое исполнение. По лицу Винсента видно, что это доставляет ему удовольствие уже сейчас – обучать его, и вероятно продолжит доставлять в будущем. Сейчас его можно было бы назвать гораздо более терпеливым и снисходительным.

Постепенно, это всё больше напоминает минет, пусть и отдалённо. Взгляд Анри мутнеет ещё немного больше – легко представить, даже сейчас. Ему придётся делать это сегодня? Видимо, нет. Винсент говорит, что обучит его этому позже, и теперь окончательно становится ясно, что всё это не прекратится ещё долго. Очевидно, станет частью его трудовых будней. Была ещё призрачная надежда, что если работать достаточно хорошо, не бесить его, чтобы тому не приходилось «снимать напряжение», то и случаи такие если и не исчезнут полностью, так как минимум сведутся к совсем уж редким эпизодам. Нет. Он планировал это с самого начала. Скорее всего, выбирал изначально с расчётом на то, что будет своего слугу трахать. Преуменьшением будет сказать, что это не тот путь карьерного роста, на который Анри рассчитывал. Об этом никто не должен узнать.

Дыхание окончательно становится тяжёлым от новых прикосновений. Можно было бы сказать что-то вроде «тело его предаёт», но в целом – а чего ещё было ожидать? Он, действительно, изголодался по прикосновениям, и сам даже не знал насколько. Не знал – насколько это может быть приятно, даже в такой ситуации. От прикосновения к члену желание становится уже тугим, давящим. Он и сам чувствует, что у него встал.

Кошмар.

Анри вымученно выдыхает и кусает нижнюю губу. Склоняет голову, когда слышит новый приказ, и сейчас это похоже на очередной из его бесконечных поклонов. Может, сейчас он и не до конца не похож на себя прежнего, тем более, частично одетый, и частично смирившийся, но видеть его таким – должно быть, интересно. Наполовину обычного. Он проходит к кровати и медленно, но послушно опускается на колени, и ложится верхней частью тела на кровать. Нужно ли раздвигать ноги? Они всё ещё подрагивают, но стоять так хотя бы менее больно. Стоять так – унизительно, и от этого странное чувство скручивается в груди в комок. То, что к нему есть «удобный доступ», Анри чувствует и сам. Ещё хуже, когда становишься так самостоятельно.

Его ноги сведены. Глаза закрыты запястьем – он положил голову на руку. Будет ли это больно? Наверное, будет. Граф отходит в ванную комнату и возвращается, как Анри видит, когда поворачивается, со стеклянным шприцом. На его лице мимолётно читается непонимание. Что ещё у него на уме? Даже секс с ним, видимо, не может быть простым.

Взгляд всё ещё упирается в Винсента, хотя смотреть на него, в определённом смысле, и тяжело, но теперь уж кажется, что лучше знать, что ещё он может выудить из этой своей комнаты, полной, видимо, различных необычных вещей. Может быть, Анри и преувеличивает, и ничего особо экзотического у графа с собой нет, но недооценивать того не стоило. Так хотя бы можно будет подготовиться.

Ожидание мучительно. Отчасти хочется, чтобы это всё просто поскорее закончилось, отчасти – не хотелось, чтобы и начиналось вовсе. Другой части… об этом лучше не задумываться вовсе. Его тело среагировало на прикосновения слишком чувствительно, и они всё ещё чувствуются на коже отчасти, теперь – он знает, каково это, когда тебя касаются подобным образом.

Винсент достаёт смазку. Анри не настолько глуп, чтобы не различить назначение этого предмета, и оттого тело отзывается новой волной тёплого, унизительного возбуждения. На этом моменте он решает вновь упереться глазами в запястье. Его приближение и без того чувствуется физически.

Ткань нижнего белья спускается ниже по его ногам – граф раздевает его и дальше, и теперь поза становится ещё более пошлой. Анри напрягается всем телом, сжимая руки, поджимает и губы. Вся его гордость, с которой он работал тут раньше, общался с людьми, сейчас обернулась против него.

Его пальцы касаются между ягодиц, и это прикосновение влажное, прохладное – в смазке. От того, как Анри сжимается, всё чувствуется только лучше. Он задерживает дыхание и заканчивается это очередным тяжёлым, шумным выдохом. Всё это – слишком пошло.

Он говорит расслабиться и Анри молча кивает несколько раз, сам не знает почему, и сдержанно, с дрожью, выдыхает снова, заставляя себя не напрягаться так сильно, действительно расслабиться – отпустить. Его прикосновения помогают, когда стараешься и сам, немного дурманят, когда он так проводит по спине, заставляют вжаться в кровать – приятно. Анри приподнимает одну ногу ниже колена, и носок какое-то время не касается пола, прежде чем он заставляет себя расслабиться ещё сильнее, и опускает ногу обратно.

В него входит кончик шприца, и заставлять себя приходится снова. Ощущения – уже странные, что бы он там ни говорил. Он должен принять всё. Не хотелось бы его злить ещё дальше – кто знает, во что это может выйти.

- Я постараюсь, - он начинает вводить воду, и голос немного срывается, тон – уже с гораздо более заметным оттенком стыда, - милорд.

Как ему кажется, это длится достаточно долго. Вода проникает внутрь медленно, тёплая, постепенно его заполняя – чрезвычайно дискомфортно, и слишком легко ощущение, что в любой момент может вылиться, если как-то неправильно среагировать, напрячься. Анри старается уловить, как пропускать свободнее, не выпускать жидкость. Граф не врал. Ощущения странные. Щёки начинает жечь ещё сильнее. Постепенно – внутри начинает слегка давить, и чувство это медленно усиливается, пусть и не становится совсем невыносимым. Анри тихо, вымученно мычит в покрывало, заглушая этот звук.

Мягкое поощрение отзывается волной нового возбуждения, уже накрепко перемешанного с огромной долью стыда. Не за подобные вещи ему бы хотелось слышать похвалу, не так бы ему хотелось заслужить его расположение, и уж тем более не в таких вещах ему хотелось бы, в целом, преуспевать. Хотя успехом это назвать сложно – он чувствует себя так, словно еле держится, и в любой момент это всё действительно может вылиться на пол.

Касание до ягодиц – тоже пошлое. Граф касается его так, словно это само собой разумеется, и трогать он действительно может где, как угодно. Вряд ли с обычными любовниками такое встречалось бы часто. Вряд ли обычный секс выглядит примерно так. Анри слышал достаточно много историй о тех случаях, одним из которых, видимо, стал и он сам – когда дворяне спят со своей прислугой. Чаще – это одноразовые истории, иногда – что-то длительное. Такие пересуды, в целом, всегда были популярны, и осуждение в них ложится, в основном, на слуг, когда слуги их же и обсуждают. Он не знает, как к этому относятся в высшем обществе. Возможно, воспринимается как норма. Как бы к этому отнеслись его знакомые? Ему не хочется выяснять. Самый первый вывод, который придёт им на ум, скорее всего, будет тем же, что пришёл и Анри – свою новую должность он получил исключительно из-за того, что графу захотелось иметь его где и когда захочется, вызывать его лично – каждый раз, как будет настроение.
Если это осознание придёт к кому-нибудь ещё, его жизнь превратится в ад.

Так проходит некоторое время, пока он стоит, стараясь удержать внутри воду. С каждой секундой становится как будто бы сложнее – давящее, странное ощущение медленно усиливается, и избавиться от него хочется чем дальше, тем больше. Наконец, граф говорит ему идти в туалет. Анри с трудом, неловко поднимается, стягивая с себя бельё полностью. Убирать это всё языком ему очень сильно не хочется – нужно постараться как следует. Вот уж действительно мастерская мотивация.

Его походка выглядит ужасно. Приходится идти со сведёнными ногами, потом – получается немного свободнее, но в целом путь до ванной занимает, как будто бы, вечность, и сейчас даже с шеи видно, насколько Анри краснеет – это уже что-то за гранью обычного «выебать слугу», что-то новенькое даже не для него. Он закрывает за собой дверь и буквально падает на унитаз, позволяя себе, наконец, расслабиться нормально.

Закрывает лицо руками.

Он его ждёт. Нельзя задерживаться слишком долго. Никогда бы Анри не представил себя в таком положении в хозяйской ванной – выглядит он сейчас, должно быть, феноменально. Он решает использовать биде, привести себя в порядок хоть немного салфетками. Помыть руки после и совершенно зря – заглянуть в зеркало.

Таким он себя видит впервые.

Больше медлить нельзя. Анри выходит, закрывая за собой дверь – походка всё ещё неровная, из-за боли в ногах – и смотрит на графа. Тот указывает ему на «место» кивком, а рядом, на тумбочке, трость. Воспоминание подстёгивает боль. Анри делает усилие, чтобы выпрямиться, и старается пройти к кровати спокойно, медленно – встаёт на колени, в ту же позу.